На Памире

— Так вот, случилось это не со мной, а с моим другом Белозеровым. У него партия в Заалайском хребте тогда работала. Хребет этот, сами знаете, серьезный: ледники, острые гребни, скалы. Но и ребята в партии подобрались крепкие, двое даже разряд по альпинизму имели. И оснащение у них было, как у альпинистов: скальные крючья, кошки, рация, все что положено. Работа велась в пригребневой части хребта, как раз там, где все эти пики скопились — и Курумды, и Заря Востока, и пик Пограничников. Интрузии там на поверхность вышли, а где интрузии, там всегда приятные сюрпризы для геолога-разведчика возможны. Так и работали, месяц, полтора. Все шло хорошо, как вдруг пошла полоса невезения. У радиста аппендикс разгулялся. Пришлось его в Ош отправить. А тут двое не вернулись из маршрута — геолог Лапшин и рабочий Стукалов. Белозоров через милицию связался с базой, рассказал о случившемся, попросил прислать другого радиста, а сам с тремя геологами кинулся в спасаловку по следу Лапшина. Следов на камнях, конечно, никаких не было, известно было только место, куда ушли маршрутом Лапшин и Стукалов. И путь туда шел один-единственный, так что должны были найти. Вспомнил по пути Белозоров, как расспрашивали его в милиции. Сказали, что завтра вслед Белозорову пошлют поддержку из нескольких спортсменов.

К гребню добрались под сумерки. А на гребне «жандармы». Они, как верхом, на хребте сидят: их и сверху не пройдешь, так как стенки у них отвесные, метров по сто иной раз, и боком не обойдешь из-за тех же стенок. Оттого и зовут такие скалы жандармами: стоят, не пускают. Жандармы можно обойти сбоку только с помощью скальных крючьев. Наверное, так и пошли Лапшин со Стукаловым. Но было сумеречно, и Белозоров решил ночевать, чтобы с утра продолжить поиски. Разбили две палатки, влезли по двое в каждую, сжались, подрожали и уснули. Холод! Высота-то более пяти километров.

Ночью Белозоров сквозь сон услышал снаружи скрип шагов по снегу. Решил, что это кто-нибудь из соседней палатки прогуляться вышел, спросил: «Кто?» Ответил незнакомый приглушенный голос:

— Это я, радист, которого вы вызывали. Приехал на базовый лагерь и тут же пошел вслед.

Не будь Белозоров таким сонным, он бы удивился, что радист успел так быстро добраться с экспедиционной базы за полтысячи километров, что шел он в темноте по незнакомым горам. Но Белозоров так устал и изнервничался за день, что никакие такие мысли его не посетили. Он только предложил радисту влезть в любую палатку, но тот сказал, что предпочитает спать на воздухе. И опять Белозоров не удивился, пробормотал только: «Как хочешь» — и стал погружаться в сон. Но еще до того, как заснуть окончательно, он услышал голос радиста:

— Внизу сказали, что искать надо у четвертого жандарма…

Кто сказал? Откуда кто знает, где искать? Будь, повторяю, Белозоров в бодрствующем состоянии, он тут же задался бы этими вопросами. Но сон, холод, усталость да еще эта высота, притупляющая бескислородную мысль… Белозоров уснул.

…Утром никакого радиста возле палаток не оказалось. От палаток по снегу шли только следы, терявшиеся на голой скале первого жандарма. Белозоров спросил ребят, не слышали ли они чего-нибудь ночью. Ребята спали крепко, но тот, что был в одной палатке с Белозоровым, слышал ночью какой-то разговор, а какой — не разобрал. В другой палатке вообще ничего не слышали. Белозоров огорчился, покосился на следы, что вели к жандарму, и ничего рассказывать ребятам не стал, решил, что примерещилось ему: на высоте это бывает.

Следы почти перемело, они едва виднелись, и кто-то из ребят показал на них и сказал, что это наверняка следы Лапшина. Белозоров подумал про себя, что вчера он этих следов вроде бы не видел. Впрочем, темновато уже было…

С трудом прошли первый жандарм. Ничего. Только жесткий снеговой гребень местами был свезен то в одну, то в другую сторону. От ветра он рушился бы только в одну сторону — на это обратили внимание. Не нашли никого и возле второго жандарма. И возле третьего. Ребята высказались в том смысле, что дальше и искать бесполезно: гребень между третьим и четвертым жандармом был чистым, почти полированным. Не было и намека на то, что кто-то ходил по нему. Правда, ветер такой, что любые следы заполирует, но вид у гребня был совершенно девственный. Если бы не ночная галлюцинация, Белозоров согласился бы с ребятами. Но он помнил про четвертый жандарм, как сейчас слышал глухой голос «радиста». И настоял на осмотре этого жандарма. Сказал, что, если и там ничего нет, будут возвращаться.

Четвертый жандарм проходили, как и те три, со скальными крючьями. Белозоров шел впереди, забивал крючья в скалу, нанизывая их предварительно на капроновый шнур. Цеплялся кошками за скалу, повисал на крюке, продвигался дальше, а ребята уже шли за ним. Альпинистский разряд был именно у Белозорова. И у Лапшина тоже.