На Памире

— Да это же как раз то, что нам нужно!

Виктор Петрович скромно улыбнулся. Мы тут же составили программу и со следующего дня приступили к ее выполнению. Виктор Петрович стал отбирать образцы по моему указанию в разновысотных поясах и под разными сообществами растений. Зимой, проделав анализы, он уже выдал мне интересный результат. Даже несколько. Во-первых, в почве оказалась тьма-тьмущая этих самых водорослей — куда больше, чем я предполагал. А во-вторых, под разной растительностью, в разных поясах состав и обилие почвенных водорослей были тоже разными. В почве эти микроскопические растения создавали целые сообщества. Причем, как сказал мне Виктор Петрович, сообщества эти были полностью сформированными. Чем развитее почва, тем совершеннее были и водорослевые сообщества. Моя гипотеза, казавшаяся неуязвимой, рухнула. Почвы на склонах Западного Памира оказались достаточно развитыми.

Не стану рассказывать всю эту историю до конца. Тем более что конца еще не видно. Скажу только, что постепенно накопился материал и по другим микроорганизмам, живущим в почвах Памира. Возникло подозрение, что именно микроорганизмы оказывают решающее влияние на эволюцию почв в засушливых условиях, а высшие растения, не сформировавшие пока в этих условиях развитых сообществ, такого влияния на почву не оказывают. И почвенные пояса совпадают с «микроорганизменными» поясами, а не с теми, которые образует видимая невооруженным глазом высшая растительность. Во всяком случае похоже, что это именно так. Тогда получается, что почвы на сухих склонах обогнали в своем развитии высшую растительность. А главное, закон единства почв и растительности лишний раз подтвердился. Только в этом случае единство оказалось не с высшей, а с микроскопической растительностью. Правда, и эта гипотеза имеет много недоказанных положений, над ней еще работать и работать. Но другой пока нет.

По другим вопросам тоже много неясностей. Например, некоторые поясные типы растительности приурочены или к пологим, или к крутым участкам склонов, а участки эти повторяются на склонах снизу вверх, как ступеньки. Получается, что на поясность влияет не только температура, но и рельеф. Или такая неясность: на склонах, обращенных в сторону лесных районов, встречаются кустарники, а на склонах, повернутых в сторону районов со степями, встречаются степные пояса. Получается, что на тип поясности влияет соседство смежных гор. Все эти факты и зависимости в теорию поясности тоже влезают с трудом. Снова надо искать решение. И я снова ищу. Словом, жизнь остается по-прежнему неуютной и беспокойной…

ВЕЧЕРА НА ЛАГЕРЕ БЛИЗ СЕНДИВА

Наш лагерь на Шахдаре простоял в двух километрах от Сендива целых девять недель. Такое постоянство объяснялось удобным положением выбранного под лагерь места. От него можно было ходить и вверх и вниз по Шахдаре, и на север, в Шугнанский хребет, и на юг, в Шахдаринский, в боковые долины Чандыма, Друмдары, Сендива. Они забирались под самые ледники и ветвились там, в горах, как саксаул. Из базового лагеря мы уходили в разные стороны иной раз дней на пять. Геоботаническая съемка — это такая работа, что если ее быстро сделаешь, значит, сделаешь плохо. Вот и стоял наш лагерь на том же месте чуть ли не пол-лета. Геологи, часто проходившие мимо, посмеивались, говорили, что мы просто средства осваиваем на живописном месте. Смеяться смеялись, но лагерь наш стороной не обходили, и гости были явлением обычным.

По возвращении из маршрута дел на лагере все равно невпроворот: надо до темноты переложить гербарий, зарегистрировать его в журнале, проставить регистрационные номера в бланки описаний, сделать отметки в пикетажке и на карте, зарегистрировать отснятую пленку, потом подготовиться к завтрашнему маршруту, и только потом следуют переодевание, ужин, отдых. Лаборанты иногда ворчат на всю эту «карусель», но без нее потом концов не найдешь. Заведенный порядок блюдется, как в госбанке.

Темнеет в горах рано: и широта здесь южнее тридцать восьмой параллели, и горы вздымают рваный горизонт навстречу солнцу. Между ужином и сном, если не очень за день притомилось, остается часок свободного времени. Коротают его как угодно, но без милого сердцу чтения: только фонарь засветишь — налетят москиты, изведут, до утреннего холодка не дадут покоя. А без чтения что за досуг для интеллигентного человека? Особенно ежели вечеров этих десятки. Вот в этот-то час между ужином и сном особенно ценился интересный разговор. Интересным, кстати, он был всегда, шла ли речь о работе или просто «за жизнь». Иногда разговор входил в какое-то русло и переходил в монолог, в рассказ. Ах, какие блестящие рассказчики встречались! Прошли годы, а некоторые рассказы до сих пор живут в памяти. Вот некоторые из них.

РАССКАЗ О ЗАГАДОЧНОМ РАДИСТЕ

Рассказчик погрел руки о кружку с чаем, отхлебнул и предупредил:

— Только, чур, не смеяться, а то спать пойду.

Лицо его в темноте лишь угадывалось, и поэтому весь рассказ был воспринят лишь «на голос».