На Памире

Дело в том, что на Памире сухо, и когда профиль прокладывается по сухим склонам, под ногами сменяются пояса сухолюбивой растительности: внизу — полынные пустыни в разных комбинациях, выше — колючеподушечная растительность, еще выше — иногда горные степи, а когда степей не оказывается, сразу же вступаешь в пояс верхней холодостойкой и засухоустойчивой растительности, которую принято называть криофильной. Получалось три или четыре высотных растительных пояса, и границы между ними лежали на строго определенных высотах, как и положено по закону высотной поясности. Но стоило подняться вверх не по сухому склону, а по ущелью, вдоль которого течет талая вода (или родниковая — безразлично), как все менялось. I{место сухолюбивой растительности по дну ущелья в горы поднимались влаголюбивые леса и кустарники — ивы, облепиха, смородина, жимолость, а под ними — тростники, ситники, водосбор, мытники, колокольчики, полевица… И это тоже было правильно: в каждом поясе есть сухие и влажные места, поэтому вдоль потоков росли влаголюбивые растения, а на сухих склонах — засухоустойчивые. «Неправильным» было только одно обстоятельство, которое я заметил во время того маршрута по узкой щели и которое не замечал раньше. Согласно закону высотной поясности, на определенной высоте должна была изменяться вся растительность — и сухолюбивая на склонах, и влаголюбивая вдоль рек и потоков. А на самом деле этого не происходило. Лесная растительность, например, вдоль горных потоков заходила в горы так высоко, что узкая лента этих лесов пересекала несколько поясов сухолюбивой растительности. По тому ущелью, с которого я начал рассказ, росла, как я уже отмечал, ива. Шугнанская ива. Рядом на сухом склоне господствовали полынные пустыни. Три тысячи метров: та же картина. Три с половиной тысячи метров: полынники на склоне давно сменились колючими подушками, а вдоль потока все идут заросли шугнанской ивы. 3850 метров: на склоне кончились колючие подушки, начались горные степи, а вдоль потока все еще идут заросли шугнанской ивы. Правда, ива стала пониже, заросли пореже, но ничего принципиально нового не произошло. 3940 метров: ивняки по ущелью кончились, сменились кобрезиевыми лугами, а рядом на склоне шелестит ковыльная степь. Ивняки вдоль ущелья как бы проткнули два высотных пояса на склонах и вторглись в третий. 4100 метров: кобрезиевые луга продолжают господствовать возле ручья, а на склоне степь постепенно сменяется криофильной растительностью. 4400 метров: на склоне криофильная растительность, а вдоль потока все еще идут кобрезиевые луга — до самого снега, до 4600 метров.

Такая же картина наблюдалась и по другим профилям. Я не верил своим записям, не верил показаниям альтиметра, все это проверял, стал повторять маршруты. Все оказалось правильно. Вернее, как раз неправильно: растительность вдоль потоков не обращала никакого внимания на поясные границы, отмеченные на сухих склонах. Закон высотной поясности закачался. Факты не лезли в теорию. Стало как-то неуютно.

Правда, мне и в голову не пришла крамольная мысль о том, что я сумел опровергнуть закон природы: до такой глупости я еще не дошел. Мне просто было неуютно, и все. А тут еще добавилось сомнений. Приехали почвоведы, стали вести съемку тех же районов, которые я уже положил на карту. Почвоведы опытные, знающие. Их возглавлял мой давний товарищ Василий Яковлевич Кутеминский, с которым задолго до этих событий мы вместе работали в Дарвазе. Кутеминский — человек молчаливый, и вместе мы довольно хорошо уравновешивали друг друга. К концу сезона Кутеминский закончил рабочую кальку почвенной карты. Я с интересом стал эту карту разглядывать. Потом сбегал за своей геоботанической картой, тоже нанесенной на кальку, положил ее на почвенную, посмотрел на просвет и… свистнул. Кутеминский вопросительно на меня поглядел.

— На-ка посмотри, — предложил я.

Кутеминский посмотрел и неопределенно хмыкнул.

— Ты на границы поясов обратил внимание? — наседал я. Кутеминский кивнул. Я и так видел, что он обратил: он человек наблюдательный. Часть поясных границ на почвенной и геоботанической картах совпадала. Но почвенных поясов было вдвое меньше, чем растительных. В один почвенный пояс влезали два растительных пояса. Я снова пристал к Кутемипскому:

— Ты закон единства системы «почва — растительность» знаешь?

Кутеминский улыбнулся снисходительно и кивнул.

Согласно этому закону, каждому типу растительности соответствует свой тип почв: тундрам — глеевые почвы, хвойным лесам — подзолы, степям — черноземы и так далее. А тут явное несоответствие. Кутеминский это и сам увидел. Наконец он высказался:

— Скорее всего то, что ты считаешь типом растительности, не тип, а что-нибудь рангом пониже. Только и всего.

Но тут уж он меня никак сбить не мог. Скорее я склонен был обвинить почвенную классификацию в несовершенстве. На том и разошлись. Стало еще неуютнее.