На Памире

Для рассуждений по всем этим поводам не было новых фактов, и я обсасывал имеющиеся. Обратил внимание на одну забавную закономерность: чем уже было ущелье в горах, тем выше забирались по нему леса и кустарники. Не поверив себе, взял на учет сотню ущелий и составил расчет: такая-то ширина дна ущелья, такая-то абсолютная высота захождения леса в горы. Потом сунул всю эту кучу цифр в ЭВМ в вычислительном центре Академии и получил результат. Вероятность этой закономерности оказалась очень высокой. Значит, так оно и есть.

Надо было выяснять, в чем тут дело. Высотное положение растительности в ущельях было парадоксальным, так сказать, неправильным, лишенным здравого смысла. Ведь сверху вниз по ущельям бежит холодная вода с ледников или снежников. Она охлаждает вокруг себя воздух. Получается что-то вроде холодильника. И по всем этим соображениям высотные рубежи растительности в ущелиях должны были снизиться. И чем ущелье уже, тем больше они должны снизиться, так как охлаждающее влияние водного потока в узкой щели распространяется на всю ее ширину. А в действительности растительность ущелий сдвинута вверх.

Постепенно прояснилось и это. Прояснилось с большим трудом. Чем только я не занимался! Гидродинамика, аэродинамика, теплопроводность… Добравшись до сути, я спохватился, что занимаюсь не своим делом, что чуть не стал физиком. Но зато выяснил, что в узких ущельях для леса складываются более благоприятные условия, чем в широких. В них и снега больше скапливается, и холодный воздух на дне не застаивается, и теплые долинные ветры снизу сильнее дуют. И еще многое другое способствовало лучшему самочувствию лесов в узких ущельях. Но все это ни на шаг не приближало меня к выяснению причин разновысотности растительного покрова на склонах и в ущельях.

Когда какой-нибудь факт не лезет в стройную схему, появляется большой соблазн этот факт отбросить, игнорировать его. Так я сначала и сделал: решил, что влаголюбивая растительность в ущельях, не подчиняющаяся общей поясности, просто внепоясная. И все тут. Эта растительность занимает меньше одного процента площади гор, так стоит ли из-за этой мелочи ставить под сомнение закон природы? Ведь на девяносто девяти процентах площади растительность подчиняется этому закону. Это было удобно — закрыть глаза на исключение ради стройности всего правила. Но уютнее мне от этого, честно говоря, не стало.

И вдруг… (Это часто бывает именно «вдруг».) Вдруг пришла в голову простая мысль: «А почему, собственно, несовпадение высотных границ растительности склонов и ущелий опровергает закон высотной поясности?» И в самом деле, почему? Вовсе не опровергает. Ведь вдоль ущелья растительность с высотой тоже меняется. Сначала идет лес, потом луга. Два пояса. Правда, рядом на склонах идет совсем другая растительность, и меняется она с высотой быстрее: на склоне сменилось по высоте два пояса, а в ущелье рядом — один. Получается как бы два смежных ряда поясности. Стоп! Вот оно!

Сначала я пошел в горы, проверил свои предположения, а потом сел за письменный стол. Все встало на свои места. Я начал формулировать идею поясных рядов в засушливых горах. Существует два смежных, но экологически разнородных ряда поясности: на склонах атмосферного увлажнения — один, а вдоль водных потоков — другой. В этих рядах и типы растительности разные, и высотные пределы их распространения не совпадают, и число поясов в них разное. Но поясность в обоих случаях сохраняется. Закон незыблем. Он просто уточнился. И оба поясных ряда надо рассматривать раздельно, не сваливая в одну кучу растительность склонов и ущелий. Жить стало куда уютнее.

Но до полного уюта дело так и не дошло. Не давало покоя различие в числе почвенных и растительных поясов. Сначала я тоже хотел отмахнуться от этого и сваливал все на необъективность почвенных классификаций. Да и классификацию растительности ставил под сомнение. И в той и в другой изъянов было сколько угодно. Но расхождение было настолько разительным, что одной критикой классификаций обойтись было нельзя. Тогда я придумал хитрую гипотезу, которую ни доказать, ни опровергнуть было невозможно. Я высказался в том смысле, что на геологически молодом да еще засушливом Памире ни почвы, ни растительность до конца еще не сформировались, что мы наблюдаем просто раннюю стадию развития того и другого, а вот через полмиллиона лет посмотрим, мол, что получится: все тогда станет на свои места и пояса совпадут. Удобная гипотеза. Мне она самому нравилась своей неуязвимостью. Только уюта от нее почему-то не прибавлялось.

…Однажды в мой отряд приехал из Душанбе молодой альголог Виктор Петрович Бут. Альголог — это специалист по водорослям. Виктор Петрович был специалистом по почвенным микроскопическим водорослям. Он уходил с нами в горы, отбирал на склонах свои образцы, никому не мешал, а если было нужно, то и помогал. Словом, он оказался хорошим товарищем и всем пришелся по душе. Как-то вечером я попросил Виктора Петровича рассказать нам о своей работе поподробнее. И когда он рассказал, я чуть не подскочил: