На полынных полях

Приятель уже пожалел о своей затее, когда одна из девиц всё же взялась лишить Валеру девственности за прямо-таки нахальную, ошеломительную для нормального студента сумму. Может быть, она подсознательно на то и рассчитывала, что озвученная цена отобьёт у страдальца любое желание.

Но девственнику, уже имевшему на тот момент кроме повышенной стипендии отличника ещё и зарплату в парткоме, даже в голову не пришло торговаться…

Воспоминания об этом вечере потом долго преследовали Лазаридиса, как кошмар.

Жрица любви сразу изрядно напилась. Раздевая её трясущимися руками, он остро, почти физически, ощутил исходящие от неё незримые волны отвращения: душа даже пьяной девчонки явно противилась сделке, которую её ум предательски заключил с собственным телом.

Но – самое позорное – тела того он так и не получил: все кончилось с первого взгляда на распахнутую влажную промежность. Оргазм был настолько сильным, что за ним последовал обморок, и герой-любовник в полуспущенных штанах ничком упал на пол.

Девчонка от подобного поворота событий мгновенно протрезвела и сбежала, воспользовавшись беспомощным положением своего несостоявшегося клиента.

***

Он снова, как в далёком детстве, упал и увидел холодный свет. Только теперь этот свет был жёстким и беспощадным.

Лазаридис словно смотрел на себя откуда-то сверху. Корчась и содрогаясь, он до холода в позвоночнике ощутил всю мерзость ситуации, в которую только что попал.

У него в подсознании закрепилось непреодолимое табу…

***

В конечном итоге, Лазаридис воспитал в себе безразличие, граничащее с отвращением ко всему, что было связано с интимными отношениями. Он нашёл весьма эффективный способ сублимации – полное погружение в работу.

Работа открыла ему иной источник острого удовольствия – власть, тайную власть над людьми.

Однажды в университете свежеуволенный маститый профессор имел наивность мимоходом пожаловаться ему на коварный поворот судьбы.

Лазаридис слушал его с глубоким сочувствием на лице, а Другой в это время шептал с не менее глубоким сладострастием: «Это не судьба, милый! Это Валерка Лазаридис снял тебя с должности, грамотно подобрав документы к заседанию парткома. И – ничего личного – просто нужно было освободить кафедру для полезного человека…»

На своей последней должности Валерий Сергеевич уже разыгрывал аппаратные интриги, как профессиональный шахматист: его первые ходы всегда выглядели абсолютно невинно, конечная цель задуманной многоходовки была непредсказуема, но фигура, избранная для атаки, неизбежно повергалась.

Самой блестящей комбинацией Лазаридиса, конечно, стал «Белый караван», который принёс ему деньги и путь к свободе.

Когда пришла информация, что суммы на счетах превысили миллион долларов, Другой впал в лёгкую эйфорию и потёр пальцами, демонстрируя жест, который одинаково переводится на все языки:

– Ты молодец, Лазаридис! – покровительственно заявил он. – Деньги и только деньги дают в этом мире реальную свободу, делая своего обладателя действительно независимым!

– Независимым от всего, кроме себя самих! – парировал Лазаридис.

– Хочешь мне показать, что читал Маркса и Драйзера? – съехидничал Другой. – Или моралистом становишься, торгуя при этом наркотой?

– Во всяком случае, я не намерен обеспеченную деньгами свободу отдавать тем же деньгам, чтобы затем до смерти на них батрачить!

– Тогда поясни мне, неразумному, – не успокаивался Другой, – чего ради мы с тобой поедаем нашу любимую курятину в сухарях, с какой такой перспективой люто гадим ближним и дальним своим? Чего ради стараемся, если женщины нас отвращают, от славы – шарахаемся, – Другой начал, было, загибать пальцы, но безнадёжно махнул рукой, – ну, так зачем мы тут вообще – ответить можешь?

Лазаридис отмахнулся:

– Вот ты и ответь – зачем!

Другой как-то странно улыбнулся и замолчал…

***

Всю сознательную жизнь Лазаридиса не покидало странное ощущение грядущей неведомой цели, неизвестной сверхзадачи, которую ему предстоит когда-то решать. На этом подсознательном фоне любое занятие казалось ему временным, эмоции были преходящими.

Чего так долго и неосознанно жаждало его супер-эго, Лазаридису открылось только после сорокалетнего рубежа. У него появилась цель, в сравнении с которой любые деньги – мусор, а президентские кресла, монаршие троны и даже папский престол – убогая мебель…

В аппарате ЦК КПСС всегда была хорошая оргтехника, появились там даже и персональные компьютеры, но слишком поздно – как раз перед тем, как самому аппарату развалиться, а его персоналу разбежаться по новым кормовым площадкам.

А потому по-настоящему близко с персональным компьютером Лазаридис познакомился уже в Тель-Авиве. Он купил себе новейшую модель, и с того момента всё его свободное время было занято только компьютером. Внутренним чутьём он сразу постиг великие возможности этого электронного чуда, а фантастическая обучаемость сделала всё остальное – Лазаридис стал серьёзным специалистом, постоянно следил за всеми новинками, освоил сложнейшие программы и научился программировать сам.