На привязи (СИ)

Антон вдруг осекся. Опустил толстовку, которую уже занес над головой.

— Она говорила про то, что ты…

— Что я?

— Вены порезал.

— Бред! — выкрикнул Марик.

Антон надел толстовку, сунул ноги в кроссовки и, не зашнуровывая их, вышел за дверь. Марик стоял, как вкопанный. Какая мозаика сложилась в голове Антона? Что он решил? Догнать его? Марик потянулся к куртке, но почувствовал за спиной движение.

— Не сердись на меня, — сказала мама, неслышно подошла ближе и положила голову ему на плечо.

— Как я могу сердиться на то, что ты первому встречному выбалтываешь подноготную обо мне? — отозвался он.

— А как я могу спокойно смотреть на него? Ты видел его лицо? Боров, довольный жизнью. Пока ты, белый, обескровленный, лежал там, в больнице, я поседела рядом с тобой. А он — гулял с твоей подругой.

— Мам, — устало сказал Марик, — Лайла мне никто. Она, кстати, повесилась. Ты знала?

— Ее родители мне сказали. Мы случайно встретились лет пять назад. Поделом.

Марик дернулся, обернулся. Мама застыла напротив него, и ее воздушное платье больше походило на саван, чем облачко, как ему поначалу казалось.

— Ты лезешь в мою жизнь, — сказал он. — И… и не трогай его. Ясно?

Мама молча смотрела на него. Марик подавил желание выругаться, сунул ноги в туфли, взял куртку и вышел из дома. Где искать Антона, он не знал, и даже не был уверен, что хочет его видеть. Сердце сжалось от желания сделать все простым и ясным. Сесть бы с ним сейчас рядом, обнять, и чтобы Антон положил тяжелую руку ему на плечо. Чтобы все сразу стало прозрачно.

Он шел по тротуару мимо белых и нежно-голубых оградок, мимо домов, мало изменившихся с его детства. Внутри клокотала злость. Вместе с ней — боль. Для него было так важно наладить контакт с Антоном. Когда он подсел к нему в электре, в Марике что-то дрогнуло, екнуло, разбилось. Они вместе ехали домой, и Антон слушал его, делился личным. Сорок минут поездки показались вечностью, Марик как мог выбирал слова и старался не смотреть на Антона слишком часто и пристально, хотя в белом свете ламп его веснушки так четко выделялись на коже, что их хотелось пересчитать языком. Для мамы он был большим и несуразным полицаем, по определению тупым законником, и ничего удивительного, что она, только узнав его, сразу же вышла из себя. В конце концов, они с Мариком чересчур похожи.

— Эй! Марик! — услышал он оклик, поднял голову и увидел в окне второго этажа Антона. Домик был узким, но высоким, как только не перегибался посередине? Свесившись с подоконника, Антон сказал: — Заходи, открыто.

Марик, недолго думая, толкнул калитку, запер ее за собой по привычке закрывать все замки, и поднялся по рассохшемуся крыльцу. По правую руку рос кустарник, бесформенный, топорщащийся листьями по все стороны, вместо лужайки торчали сорняки. Марик вошел в дом. Антон спускался по лестнице напротив входа, в его руке тлел окурок.

— Ты куришь? — удивился Марик.

— Иногда. Это отцовские запасы. Не совсем курево… Будешь?

Марик отрицательно качнул головой.

— У тебя все визиты домой так проходят?

— Нет, только этот. Извини.

— Пить будешь?

— Угу.

Под питьем Антон понимал пиво. Судя по пакету, он купил его по пути домой в соседнем маркете. Марик налил воды из-под крана и залпом выпил. В углу темной кухни стоял диван. Марик сел на него, подложив подушку из коричневой экокожи под спину, и, стянув туфли, притянул колени к груди.

Антон сел на другой край дивана, сделал длинную затяжку и выдохнул под потолок сладковатый дым.

— Что за дрянь? — спросил Марик, морщась. Оливер иногда курил электронные косяки, но они не пахли так тяжело и удушливо, как окурок Антона.

— Сам ты дрянь. Сначала попробуй, потом говори.

Марик отказался бы… Но Антон посмотрел на него — не так, как всегда. Понимающе. Хотя что он мог понимать? И он протянул косяк, зажав его между указательным и средним пальцем. Марик взял его, словно загипнотизированный.

— Как его курить?

— Ты что, не курил никогда? Даешь… — протянул Антон. — Втягивай дым в легкие. Как… не знаю. Просто тяни.

Марик попытался сделать легкую затяжку, но дым оцарапал горло, и он закашлялся.

— Забери свою гадость, дорогуша. И выкинь ко всем чертям.

Антон тихо засмеялся.

— Впервые вижу человека, которому почти тридцать, а он не знает, как курить.

— Впервые вижу человека, который в тридцать патрульным работает, — мгновенно отреагировал Марик. — Тебя ж роботы скоро заменят. Ты — бесполезен для этой системы, дорогуша.

— Заткнись, — беззлобно сказал Антон и несильно пнул его в бедро.

— Дай.

— Ты же говорил выкинуть.

— Нет, давай.

Марик попытался затянуться опять. Обошлось без кашля, но на глаза выступили слезы. Он словно ощутил дым, клубящийся в легких, и выдохнул его — сероватый, тяжелый.

— Пойдем наверх, — сказал Антон. — Там светлее.

— Мне… мне и здесь неп… плохо.

Язык стал тяжелым. Глаза все еще слезились, и Марик яростно стал тереть их кулаками.

— Стой. Стой, ты чего делаешь…

Антон мягко взял его запястья, притянул его руки к себе и отпустил. Он сидел рядом, на корточках перед Мариком, и от теней его глаза казались черными.