На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Таким образом, Священный союз рисовался Меттерниху в религиозно-мистических и либеральных тонах, к тому же не лишенных эгалитаризма. Это было настолько неприемлемым для дипломата старой школы, что, как показал Г. Бертье де Совиньи, в период конгрессов он никогда не пользовался термином «Священный союз», а всегда использовал «Четверной союз» («Quadruple-Alliance»). И позже в мемуарах он утверждал, что Священный союз не играл никакой роли в политической жизни Европы. Как он выразился, это был «шиболет с пустым значением» (shibboleth vide de sens) [Bertier de Sauvigny, 1960, p. 256].

Оценка, данная Меттернихом деятельности Священного союза, существенна. Она позволяет, прежде всего, более точно очертить границы самого понятия. В посленаполеоновской европейской дипломатии фактически столкнулись две линии. Одну воплощал Меттерних, другую – Александр I. Поскольку официально они выступали как союзники, то это привело к смещению понятий и отождествлению так называемой системы Меттерниха и Священного союза, в то время как на практике они были не чем иным, как антиподами. Называя Священный союз «бессмысленным шиболетом», Меттерних был прав в той мере, в какой идеи, содержащиеся в Акте о Священном союзе, не соприкасались с политической реальностью, и когда приходилось принимать конкретные решения, касающиеся политической жизни Европы, участники конгрессов, на которых эти решения принимались, руководствовались отнюдь не христианскими заповедями. Отсюда образовался своего рода гибрид из названия «Священный союз» и той дипломатической практики, в которой доминировали венский и лондонский кабинеты.

Все это вместе взятое и породило в обширной историографии Священного союза путаницу, существующую до сих пор. Поэтому М. Буркэн имел все основания поставить вопрос: «Что такое Священный союз? Надо договориться на этот счет, потому что, несмотря на очевидность, выражение двусмысленное» [Bourquin, 1954, p. 85]. Далее Буркэн предлагает различать термин «Священный союз» в узком смысле, как «мистический договор 26 сентября 1815 г.», и в широком смысле, как «собрание постановлений, которые создали, утвердили и изменили четверной союз» [Ibid.]. Сам Буркэн понимает Священный союз именно в этом широком смысле, и его монография продолжает традицию изучения этой организации как составной части дипломатической истории Европы. В работах подобного типа[114], как правило, либо игнорируется совсем, либо рассматривается попутно связь Священного союза с религиозными исканиями Александра I.

В противовес этой линии возникла тенденция религиозно-мистической трактовки Священного союза. Наиболее детально она представлена в работах Ф. Лея [Ley, 1962; 1975; 1994]. Автор практически не касается вопросов дипломатии и политики. Священный союз трактуется им как этап в эволюции религиозных взглядов царя. При этом всячески подчеркивается роль баронессы Крюденер в создании Акта о Священном союзе.

Еще до появления монографии Ф. Лея «Александр I и его Священный союз» во Франции вышла книга Г. Бертье де Совиньи, в которой была предпринята попытка синтезировать различные точки зрения на Священный союз. Автор выделяет три значения самого термина и соответственно три ключевые политические фигуры: 1) мистическое создание Александра I; 2) «Четверной союз», созданный для наблюдения над Францией, вдохновителем которого был Каслри, и 3) система Меттерниха, объединяющая два первых значения [Bertier de Sauvigny, 1972].

Но еще задолго до появления исследований Лея и Бертье де Совиньи синтетический подход к Священному союзу был намечен в замечательных исследованиях А.Н. Шебунина, из которых опубликована лишь незначительная часть [Шебунин, 1925; 1936]. В 1930‑е годы Шебунин при содействии Г.А. Гуковского исследовал обширный архив Р.C. Стурдзы (Эдлинг), хранящийся в Институте русской литературы (Пушкинском доме). Результатом исследования должна была стать монография «Вокруг Священного союза», значительная часть которой была написана и в настоящее время хранится в рукописном отделе Российской национальной библиотеки (Санкт‑Петербург) [Шебунин, 1936а]. Священный союз А.Н. Шебунин трактовал широко: и как порождение религиозно-мистических настроений эпохи, и как факт европейской дипломатии, и как систему внутренней политики России после Наполеоновских войн.

Таким образом, в самом Акте о Священном союзе видят либо дипломатическую уловку, служащую прикрытием антинародной сущности правительств европейских сверхдержав, либо результат религиозно-мистических исканий Александра I. Если первый подход не затрагивает существа проблемы, растворяя ее в потоке дипломатических переговоров, актов, действий и т. д., то второй чаще всего сводится к выявлению круга лиц, стоящих за составлением Акта о Священном союзе [Надлер, 2011; Martin, 1997]. И в том и в другом случае вне поля исследования остается сам текст Священного союза, т. е. та знаковая система, которая, прежде всего, в глазах ее создателя или в данном случае создателей идентифицировалась как некое целостное понятие.