На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Но вместе с тем «alliance» мог трактоваться и как «mariage» (брак). Александр не мог не учитывать той семантической связи, которая роднила Священный союз с мистическими браками, существовавшими в то время в Германии, которым он сам, как отмечалось выше, был далеко не чужд. Самим наименованием «Священный союз» Александр как будто хотел объединить свои политические и религиозно-мистические пристрастия. Это вызвало энтузиазм его мистических партнеров и полное непонимание политических союзников. Для последних слово «аlliance» означало всего лишь политический союз, в котором должны быть четко обозначены обязанности и права договаривающихся сторон. Ничего этого в Акте не было. Поэтому Ф. Генц имел все основания утверждать, что «Священный союз… гораздо меньше союз, чем договор (traité) о вечном мире и братстве, основанный на принципах религии». Далее Генц приводит реакцию австрийского императора и прусского короля, которым было предложено подписать этот договор: «Когда он [т. е. Александр I. – В. П.] предложил эту странную конвенцию вниманию двух других государей, те сначала были в равной степени смущены и ошеломлены. Подобный акт… им казался аномальным и едва выносимым; к тому же они были поражены скандалом, который мог рано или поздно вызвать религиозный, по существу, договор между православным императором, католическим императором и протестантским королем. Тем не менее император Александр проявил столько настойчивости и пыла, что они не имели мужества ему противиться, и после двух или трех изменений, предложенных Австрийским императором, они подписали документ» [Gentz, 1876, p. 216–217].

Удивление этот документ вызвал не только у глав союзных государств, но и у И.А. Каподистрия, который стал первым читателем, если не считать мистических друзей царя, Акта о Священном союзе. «Этот акт, – отметил Каподистрия, – был Государем написан собственноручно карандашом. Передавая мне бумагу, Государь приказал мне подумать о ней и сообщить Ему мои замечания. На другой день я принял смелость представить Ему, что в летописях дипломатии не представляется подобного акта, и что, следуя своим собственным убеждениям, Его Величество мог бы выразить господствующую мысль этого акта в декларации или манифестах. Император, разобрав мои возражения, отвечал мне, что Он уже решился, что Он принимал на себя получить для этого акта подписи Его союзников императора австрийского и короля прусского. Что же касается до Франции, до Англии и до других дворов, то «“это”, сказал мне Государь, “будет уже ваше дело”» [Каподистрия, 1868, с. 201].

Окончательная обработка текста была поручена А. Стурдзе. «Мой брат, – вспоминает Роксандра Эдлинг, – по приказу императора Александра и по его черновику составил этот знаменитый трактат» [Edling, 1888, p. 242]. А.C. Стурдза был одним из частых посетителей парижского салона баронессы Крюденер, но, в отличие от своей сестры, он держался в стороне от мистических союзов, и, видимо, был не очень в курсе того религиозного движения, в котором созревала идея Священного союза. Стурдзу гораздо больше интересовал греческий вопрос. В дневнике дочери Крюденер Жюльетты есть запись от 19 июня 1815 г.: «…утром г. Стурдза приходил навестить maman. Он говорил нам о том гнете, под которым находится Греция. Он грек и страдает при виде своего народа, порабощенного турками. Он говорил мне о состоянии религии у этого страждущего народа и о его верности учению и дисциплине Церкви Иисуса Христа. Он много занимается греческим ритуалом и изыскивает средства к освобождению своего народа. Он представил на этот счет записку Александру» [Ley, 1975, p. 120].

Когда в руки Стурдзы попал царский черновик Акта о Священном союзе, молодой дипломат, видимо, не очень понял его происхождение. Во всяком случае, в одном из вариантов своих мемуаров он описывает это следующим образом: «Я был первым, кто читал, копировал и исправлял акт о Священном союзе, написанный полностью карандашом собственноручно императором. Я не знаю, имела ли г‑жа Крюденер какое-то влияние на мысль и написание этого достопамятного документа, который, по моему глубокому убеждению, полностью принадлежит мысли и религиозному чувству Александра» [Ley, 1975, p. 127].