На развалинах Мира

При подходе к подвалу, щенок особенно рьяно стал рваться наружу — он устал от долгого мотания в мешке. Он вертел лобастой башкой, приходя в себя после бесконечной качки. Что ж… что делать, еще не скоро щенок должен был вырасти в крупную собаку и сопровождать меня уже на своих четырех, так же уверенно, как я сейчас — на двух. Когда придет это время — уже не я, а он будет поджидать меня на тропе.

Я остановился, и, зажав собаке пасть, внимательно осмотрел местность — порядком испуганный, размерами его мамаши, я теперь опасался того, что что-то вроде нее может появиться и здесь. Но мои страхи были совершенно беспочвенны — никто и ничто не нарушало покой моего холма.

В подвале щенок сразу стал изучать все углы — но к моему изумлению, ни в одном из них, он не стал оставлять свои отметины, хотя для собаки такое поведение было просто удивительно. Впрочем, он ведь был еще совсем щенок и не мог знать, как ведут себя взрослые псы. Но, даже когда ему приспичило — он подбежал ко мне и, призывно гавкая, заставил выйти наружу…

Я определил ему место. Из множества, уложенных на стеллажах ковров, один был брошен мною на пол, чтобы щенок, укладываясь спать, не лежал на голом бетоне. Коврик получился гораздо больше размером самого щенка — но я решил, что так будет лучше — не придется потом заботиться об этом, когда он немного подрастет. Пришлось также озаботиться и миской для кормления — мне было как-то неприятно видеть, как он слизывал содержимое консервов с пола. У одного ведра я удалил стенки — вернее, вырубил их посередине, а потом закруглил края и оббил их обухом топора — получилась вполне приличная миска. Правда, если ее наполнить до краев, то содержимого могло хватить для нескольких таких щенков. Подумав, я отложил идею о поводке — куда он денется? Если захочет убежать, то и ремень не поможет. А потеряться, будучи постоянно со мной — вряд ли.

Отмыв его после дороги — а попутно и обследовав на предмет всевозможных болячек, которых, к моему облегчению не обнаружилось, я предоставил ему полную свободу. Пес оказался чистым — и, по-видимому, даже здоровым, если я хоть малую толику в этом разбирался. Аппетит у него был отменный — он мог есть и есть без конца, а, прикончив одну порцию, сразу начать выпрашивать другую. Он рос — этим все и объяснялось. А еды я не жалел.

Куда было ее беречь? Содержимого подвала могло хватить на много месяцев, если не лет. Скорее, оно успело бы испортиться, чем я с собакой прикончил последние запасы. Хотя, я как-то читал о солдате, попавшем волею случая в примерно такой же подвал, в результате взрыва, без всякой возможности выбраться наружу. Шла война — и он оказался позабыт в нем, как был забыт сам склад, который весь завалило. И, если я мог покидать свое убежище — то тот солдат — нет. Он прожил в нем одиннадцать лет, пока строители не раскопали его, прокладывая траншею для будущего фундамента, планировавшегося на том месте дома. Но я не ставил себя на его место — быть запертым в таком складе — это почти то же самое, что быть похороненным, заживо…

Щенок быстро обжился — и теперь мне стало гораздо веселее, чем раньше. Он носился по складу, развлекая меня своими выходками, и я нисколько не жалел о том, что проделал такой опасный и утомительный путь, в поисках живой души — хотя, искал в общем-то, совсем другое… Я старался понемногу приучать его к командам, самым простейшим, вроде — Нельзя! Ко мне! У него была врожденная чистоплотность — он не справлял своих естественных нужд в подвале, а просился наружу, сразу приняв подвал, как дом, в котором надо вести себя соответственно. Это добавило хлопот — приходилось выводить его по несколько раз за день, и, что было особенно сложно, по утрам, когда хотелось спать. Но, постепенно, я и сам приучился к такому распорядку.

Возвращаясь, я опять заваливался на постель, а щенок либо гулял по секциям, либо терпеливо ждал, пока я окончательно не поднимусь. Я так и не определился с его именем, а он, откликаясь на все подряд, спешил на зов, представляя собой полнейшее добродушие и коммуникабельность. С появлением собаки жизнь стала намного содержательнее. Теперь я не скучал без общения, и, хоть нормальный разговор присутствовал лишь с одной стороны, но и этого хватало, чтобы не позабыть человеческую речь. Без него я вообще разучился бы разговаривать, или бы стал говорить сам с собой — такое уже имело место. Даже воду этот коренастый увалень воспринял спокойно и, как мне показалось, даже пытался плавать. Сделать это в бочке было затруднительно, и я сразу представил себе, как это будет выглядеть в более широком водном пространстве — озере Гейзера, например. Теперь я еще больше стал уверен в том, что в его родословной имелись собаки-водолазы.

Находка в речном порту не только избавила меня от тягостного одиночества, но и разрешила до того неизвестную задачу — сохранились ли вообще живые существа в этом мире, кроме меня самого? Ответ мешался под ногами, требовал внимания, и звонко оглашал каменные своды подвала задорным лаем.