На развалинах Мира

Стронутая неосторожным движением, стальная балка накренилась и проскользнула мимо головы — я чудом успел наклониться, она с грохотом ударила в стену, вызвав новую серию обвалов. Я уже не различал — по чему я иду. Снова, какое-то отупение овладело мною — как защитная пленка, сквозь которую уже ничто не могло проникнуть. Но судьбе было мало того, что я уже видел — и она преподнесла мне на прощание такой эпизод, забыть который стало невозможно…

Проползая где-то, мне показалось, что я заблудился — а это вполне было возможно среди такого нагромождения. Я метнулся в одну сторону, другую — и рука, искавшая опоры, уперлась в чье-то тело. От неожиданности я отдернул ее назад, а потом, придвинувшись поближе, направил луч фонаря перед собой.

Это была девочка, примерно десяти лет. Она лежала на спине, с закрытыми глазами. Осветив ее полностью, я понял, что она тоже навсегда останется здесь — ее живот был полностью разво- рочен металлическим штырем, а ступни на одной ноге вообще не было — ее оторвало. Обе руки она сложила на животе — боль, какую она испытывала, должна была быть, невыносимой… Я коснулся ее потемневшего лица — жалость к ней на минуту заставила меня позабыть, что нужно спешить, чтобы не оказаться лежащим рядом и том же положении.

Машинально я смахнул пыль с ее губ — и она раскрыла их, отчего я задрожал всем телом…

— Папа…

Я остолбенел. Она так и не открыла глаза — а если бы смогла, я бы, наверное, закричал…

— Ты… Здесь?

— Да! Да! Я здесь! — Я вдруг понял, что не должен ее сейчас разочаровывать

— в миг ее последней надежды. На измученном лице появилось жалкое подобие улыбки…

— Ты… Со мной?

— Да! Я с тобой! Я вытащу тебя, и все будет хорошо! Только потерпи еще немного!

— Да. Я потерплю…

У нее шевельнулись пальцы, и я взял их в свою ладонь. Они полностью утонули в ней, такие маленькие и холодные… Через секунду она умерла. Не было ни последнего вздоха, ни слова. Она даже не дернулась. Это было так, словно вдруг разом остановились часы. Шли, шли, и сразу, без предупреждения… и все.

Я глухо застонал. Мне уже столько раз приходилось видеть смерть за прошедшие часы, во всех ее обличьях, но гибель детей, всегда была непереносима… Я стал уползать — и вовремя. Валун, до того державшийся неизвестно на чем, сполз и прикрыл собой и тело девочки и то место, где я только что был. Теперь я, уже не стыдясь, не смущаясь, обыскивал карманы попадавшихся мне трупов людей — там могли оказаться спички. А свет фонарика становился все тусклее и тусклее. И остаться без него в самый ответственный момент было нелепо. Когда я наконец-то дополз до ямы, то был вымотан так, словно преодолел длиннейшую дистанцию. Даже идти по рельсам оказалось легче, чем пробираться сквозь завалы на платформе. Сказывалось все — и сумасшедший бег на поверхности, и многочасовое нахождение под землей. Силы мои были не безграничны и я с удивлением подумал о том, что такой выносливостью просто не мог раньше обладать… Но расслабляться было еще рано — яма находилась передо мною, и теперь нужно было решить, как ее преодолеть и не присоединиться при этом, к числу лежащих на ее дне.

Нервное напряжение стало не меньшим, чем физическая усталость. Находится рядом на пути к спасению и не иметь возможности на него стать — это было слишком. Соорудить мост я не мог — хотя поблизости хватало всяческого хлама и железа, но я просто не сумел бы им воспользоваться. Прыгнуть — почти что безрассудство. Я прислонился спиной к колонне — одной из немногих, выдержавших обвал и всесокрушающую силу давления. Ничего путного на ум не приходило, а делать что-то было нужно — опять, знакомое уже чувство, стало подсказывать, что поторопиться необходимо… Я высветил противоположную сторону — до того края, где остались оборванные металлические ступени и свисающий вниз конец резинового поручня, было, по меньшей мере, четыре метра. Перепрыгнуть их — без разбега — для этого нужно иметь такую физическую форму, какую я не имел и в лучшие времена. Я вновь застонал — вынести столько всего и теперь встать перед преградой, остановившей меня почти на самом выходе из подземелья. И тогда я стал собирать все, что только могло гореть — чтобы осветить и яму, и второй ее край как можно лучше. Изматывающая, беспрерывная гонка, почти суточное блуждание впотьмах, жажда — все это доконало меня, и я в полной прострации сел на камни, даже не думая о том, что находится на открытом месте опасно.

Через минуту я забылся дерганым, нервным сном

В чувство меня привел какой-то зловещий звук. Очень знакомый и неприятный.