На речных берегах

А когда за лесом открывается тусклая из-за пелены дождя водная ширь, проникаешься еще большим сочувствием к птицам: здесь только в мокрую траву спрятаться можно. Сгорбившись, стоят у берегов серые и рыжие цапли, не видно постоянного патруля этих мест — коршуна, промокшая ворона, ничем не поживясь, спешит к лесу. Но на воде поют в подросших тростниках камышевки, кто свое, кто чужое. Чайки реют, не опускаясь ни на воду, ни на любимый песчаный островок, словно только и ждали этого дождя, чтобы искупаться на лету. Положив клювы на спины, спят посреди чистого плеса красноголовые нырки, и перо у них цвета дождливого неба, но сухое. А чуть ближе к травяным островкам, где помельче, плавают парочки ушастых поганок с птенчиками-пуховичками.

Эти поганки, что самец, что самка, роста и облика одинакового, и различить их невозможно. Однако сейчас и без бинокля видно, что из каждых двух птиц одна значительно крупнее, и она лежит на воде, но не дремлет. Другая, маленькая, юркая, то и дело ныряет возле нее, а вынырнув, быстренько подплывает, касается клювом спины или плеча и тут же снова исчезает под водой. Приближенные биноклем в двенадцать раз стали отчетливо видны на спине крупной птицы четыре маленькие головки: серые с тонким белым узором щеки и розовое пятнышко на лбу. Так вот почему «пятиглавая» мамаша выглядит такой рослой: под ее крыльями сидит четверка ее близнецов. Не от дождя забрались маленькие пассажиры на живой кораблик, под непромокаемое перо матери. Родившись почти на воде, птенцы всех поганок с неделю живут на спинах взрослых. У чомги их попеременно носят оба родителя, ушастые поганки делят заботу так: мать — с птенцами, отец — кормилец.

Маленькая, часто ныряющая птица — это отец. Он больше под водой, чем на поверхности, и без добычи не выныривает, каждый раз поднося птенцам то бокоплавчика, то иную водяную козявку. Охотится на чистой воде и в зарослях, появляясь иногда с целым ворохом травы на спине. В обеденное время четыре раза в минуту ныряет за добычей самец. Это двести сорок крошечных порций в час! Никакие синицы, мухоловки и горихвостки не могут так часто кормить своих птенцов вдвоем, а тут один выдерживает такой темп.

Я, не отрываясь, следил только за одной парой, считая порции. Самец сновал как заведенный, не успевая даже отряхиваться. Но этого все равно было мало, и четыре головки просили есть. Тогда стала помогать самка. Она опускала голову в воду, а потом отдавала корм на спину тому, кто сидел поближе. Уже шесть порций в минуту доставалось птенцам, а они по-прежнему жадно тянулись к клювам родителей: еще, еще, еще... Не оглядываясь назад, мать вдруг резко дернулась вперед, и трое мигом оказались на воде. С тем, который удержался, поступила еще проще: приподнялась, развернув крылья, как будто разминаясь перед ныряньем, и он и съехал со спины, словно с горки. Нырять вместе с птенцами мать может, но охотиться предпочитает налегке. И только этот последний вознамерился снова забраться на спину — а матери уже нет. Потом она вынырнула рядом и что-то протянула ему в клюве. И уже каждые семь-восемь секунд один из птенцов получал корм.

Тут неожиданно разыгралась сценка, невиданная мною в птичьем мире ни прежде, ни потом. Оказалось, что в пятидневном возрасте птенцы могут плавать быстрее родителей, могут нырять на три-четыре секунды, драться из-за корма и места на спине и вообще способны на многое, чего нельзя предположить у существ, едва начавших жизнь.

Когда трое из четырех птенцов насытились, они разом взобрались матери на спину, с такой быстротой и силой дрыгая лапками, что вода позади них вскипела бурунчиками, как за маленькой трехмоторной лодкой. Один остался на воде и плавал за отцом, получая от него едва различимую мелюзгу. После пятой или шестой порции отец, считая, что этого вполне достаточно, вдруг с такой скоростью дал задний ход от потянувшегося к нему птенца, что волны пошли в стороны. (Так, не оборачиваясь, способны передвигаться жители тесных нор, поганки пользуются задним ходом скорее всего под водой, попадая в пылу погони в густые травяные заросли, где трудно или невозможно развернуться назад.) Малыш не был знаком с таким приемом, не ожидал этого и замер на месте, но через мгновение вместо того, чтобы погнаться за отцом, обернулся и, раскрыв клювик, с таким негодованием бросился на мать, что та оторопела. Была бы эта сцена похожа на игру, если бы мгновенной растерянностью птенца не воспользовался отец: он обошел нахала, дал поесть одному из сидящих на спине и тут же нырнул, словно уворачиваясь от рассерженного птенца, снова метнувшегося к нему.