На рейде "Ставрополь" (СИ)

- Но, господа, рано или поздно большевики потерпят крах! Неужели вам импонирует мысль о том, что вы будете повешены на одной виселице с ними? Простите меня за прямоту, но...

Грюнфильд, явно недовольный наметившимся направлением разговора, попытался разрядить возникшее напряжение шуткой:

- Отчасти вы правы, Алексей Алексеевич. Приходиться надеяться только на то, что большевики рухнут уже тогда, когда нас с вами н свете не будет... А вообще-то мы находимся сейчас между Сциллой и Харибдой. Но лавируем, как видите!

- Я уверен, - упрямо крутнул головой Лаврентьев, - что вам придется вернуться во Владивосток. Я слышал от весьма и весьма компетентных людей, что вам не будут отпускать здесь ни угля, ни продовольствия, ни даже воды. Как будете жить без всего этого?

И тут вдруг встрепенулся до сих пор хранивший тяжелое молчание Копкевич. Он снова застегнул только что расстегнутые крючки на воротнике кителя и, равнодушно глядя в иллюминатор, сказал, ни к кому особенно не обращаясь:

- Если господа позволят, я расскажу им от котенке. Не притчу, а самую чистую и святую правду.

- Простите?! - изумился Лаврентьев.

- О котенке, - хмуро, как, впрочем, всегда, подтвердил свои слова Копкевич. - Я не оговорился, господа. Я видел этого самого котенка на одной китайской шхуне с год тому назад. Я ходил тогда на "Колыме", и судьба уже забрасывала меня в Печжили, так что в этих местах нахожусь не впервые. Так вот: пригласил меня капитан этой шхуны к себе в гости. Между прочим, у него очень интересное имя - его зовут Роберт Бернс...

- Восхитительно! - захлопала в ладоши Виктория. - Он, конечно же, тоже пишет стихи?

- Нет, сударыня, - едва заметно улыбнувшись, ответил помощник капитана. - Он терпеть не может стихов вообще, и я подозреваю, что он никогда не слышивал о своем знаменитом однофамильце. Он сам англичанин, а командует китайской шхуной. Известно ведь, что нет на свете моряков хуже китайцев. Их правительство сознает это и берет капитанами на свои суда только иностранцев. Но мы несколько отвлеклись... Так вот, у этого самого Бернса на борту я и увидел котенка. Худой такой, ободранный, еле лапы волочит. "А ну его! - отвечает мне Бернс. - Я вообще-то давал команду, чтобы кормили, но так уж китайцы устроены: никогда не бросят куска кошке или собаке. Привыкли постоянно голодать сами, поэтому и традиция у них такая выработалась". Китайцы слышали наш разговор, головами даже закивали, языками защелкали. "Чуфан, - говорят, - надо!" Кормить, значит, надо. Ну, думаю, поняли они, что к чему. Так и ушел я тогда со шхуны "Мари Аз". А вот вчера снова увидел ее на рейде по соседству с нами. Вспомнил Бернса, как он там!? И решил смотаться к нему. Жив, оказался, вполне здоров и счастлив. С распростертыми объятиями меня встретил: "Мистер Копкевич, как тесен мир под луной и солнцем!.." И опять увидел я у него на палубе ободранного и захудалого кота - того самого, год назад бывшего котенком. Словом, не буду вас утомлять, но повторилась прошлогодняя история слово в слово. Опять китайцы головами кивали: "Чуфан, чуфан надо!" Забрал я, короче говоря, этого несчастного кота на "Ставрополь". Матросы его сразу же Васькой прозвали. Паете ему из какх-то секретных запасов сухого молока навел даже. Посмотрите, через неделю раскормят так, что шерсть блестеть будет. Ходит по палубе, мурлычет...

- О, - вздохнул Лаврентьев, - щедрость русских не присуща другим народам мира - это чисто национальная черта. Но, в сущности, с какой целью вы поведали нам эту историю, господин Копкевич? Где мораль, которой я пока что не вижу?

- И напрасно не видите! - усмехнулся помощник. - Я рассказал вам эту историю, господин Лаврентьев, к тому, что сейчас все мы, здесь с вами находящиеся, как раз и напоминаем того самого подыхающего котенка. Но ведь дело-то это временное. Кто знает, как повернутся колеса на колеснице Фортуны? Не исключено ведь, что по прошествии времени и у нас шерсть на боках залоснится? Как сейчас у вас, к примеру?

Лаврентьев косо усмехнулся.

- Ну уж что касается вас, - с едва заметным раздражением в голосе ответил он, - то вы, господа, напоминаете мне совсем другого кота. С вашего позволения, я расскажу вам о случае, коему сам был свидетелем. Происходило это в Москве, года три назад, весною. Проходя по Тверскому, заметил я толпу людей у трамвайной линии. Ну, разумеется, тоже полюбопытствовал, подошел. И увидел, господа, странное зрелище, в кое не поверил бы, не окажись его очевидцем! Искусанная собаками, ободранная, еле волочащая лапы кошка сидела на рельсе и смотрела на приближающийся трамвай. А тот - ближе, ближе... Кто-то не выдержал - выхватил кошку из-под самых колес. А она посмотрела на своего спасителя странными глазами, да и снова ползком, ползком - да на тот же рельс, дожидаться следующего трамвая. И тогда я понял: это же самоубийство на наших глазах свершается! Вы понимаете меня, господа, - самоубийство!

- Ну, - спросил Копкевич небрежно, - и свершилось?

- свершилось, господа, - трагическим голосом ответил гость, - свершилось...