На руках у Бога. О радости быть христианином

Праздник Успения Божией Матери. В этот день умерла Богородица. Человек умер, скончался, почил. Положен траур и дни скорби. Но разве это грустный праздник? Вовсе нет. Успение — летняя Пасха, праздник тихой радости, кроткого веселья, тишины неизглаголанной. Пасха Богородичная. Пасха в сиянии живой небесной лазури. Только на Успение эта радость особенная. Если на Пасху все пронизано неким «здоровым неистовством», то праздник Божией Матери как-то исключительно тих и мирен, это радость тишины и умиротворения. Свет Успения успокаивает, убаюкивает.

А какой удивительный образ — икона Успения Богородицы! В центре — на смертном одре — Матерь Божия, вокруг — апостолы, чудесно призванные «от конец земли», а над телом Богоматери — Христос в таинственной и царственной синеве властно разорвал время и потеснил пространство, оно будто отслоилось, опало вокруг фигуры Спасителя. Время осело, отступило.

И оттуда, из вечного сияния славы и торжества Жизни, выглядывают любопытные ангелы, неожиданно из Царства Вечности сделавшись свидетелями события во времени.

Найдется ли художник с глазами, привычными к царственной лазури вечности, изограф, что посмеет передать то, что увидел бесплотный дух — ангел, глядящий оттуда — из Царства Божия, из-за спины Христа? Вот он привстал на цыпочках и — перехватило вдруг дыхание от увиденного! — как время прорвалось в вечность, и вечность пролилась во время — водопад, обернувшийся вспять, упавший вверх всей своей мощью. У ангелов широко распахнуты глаза: ангел — весь зрение, он сам — воплощенное изумление, зрячий крик восторга, летающее ликование. В рамке опавшего времени, в сиянии славы Небесного Владыки — апостолы, скромный одр с телом Богоматери, а по ту сторону одра — я, завлеченный иконным пространством, — мне не скрыться от зоркого херувима!

Но ему оттуда, из-за спины Христа, совсем не видно то, что заставляет меня — всего лишь человека, захваченного чудом иконы, умолкнуть, молиться без слов и прошений — просто благодарить. Над телом почившей Матери стоит Божественный Сын и в Своих руках держит душу Пречистой Девы — и эти нежные руки, и душа в детских пеленочках — в самом центре иконы. Принимает ли Он душу, оставившую тело, посылает ли Он сотворенный дух в тело еще не родившейся Матери, держит ли Он в своих чутких объятиях душу Той, что сейчас бежит с Ним в Египет, ищет по знойному Иерусалиму пропавшего Отрока, кротко стоит у Креста? Ведь это — вечность, в ней — всё, в ней — все! И — печать на уста! Но — ребенок на руках у Бога! Самый важный образ, самый утешительный знак: дар Успения — руки Бога, бережно держащие человеческую душу. Икона Успения — это икона рая как он есть. Душа на руках Бога — это и есть рай, потому что руки Отца — самое безопасное место во вселенной — руки любящие, руки, знающие меня так хорошо, как может знать Творец и Мастер.

Спросите мудрого пророка Исаию. Он знает множество тайн. Вот он кричит к Богу: Господи, ты — Отец наш; мы — глина, а Ты — образователь наш, и все мы — дело руки Твоей (Ис. 64:8). И так просто на английском: You are our Father; we the clay and You our potter. Очень утешительно слышать, как Бога называют Поттером, нашим великим и любящим Гончаром. Кто вылепил эти щечки, этот смешной нос, эти уши, как у слоненка, — Боже мой, я смотрю на себя в зеркало и волнуюсь оттого, что вот это лицо, эти плечи, эти руки — все мое тело помнит тепло Твоих рук. Всякую косточку моего тела Ты знаешь, на каждой — печать Твоего прикосновения.

Какое оно чудное — мое тело! Мне всегда нравилось рисовать самое красивое — лица и руки, но руку человека так трудно изобразить — целых пять пальцев! — и такие смешные, и такие красивые. И зачем нам так много пальцев? Ладошки малышей, эти розовые будто смеющиеся пальчики, крепкие, как из бронзы, руки юношей, спокойные трудолюбивые руки мужчин и святые руки матерей, руки, умеющие сочувствовать. Руки — продолжение глаз, они умеют плакать рядом с несчастным, они разговаривают и — Боже мой! — как много они умеют помнить. И эти руки Ты лепил Сам — каждому свою ладошку, неповторимую, которая есть только у меня. Ты возился с каждым. Но эта глина замешана на Твоих, Боже, слезах.

Душа может очерстветь, покрыться коркой бесчувствия, сердце не отзываться жалостью, ум ожесточиться, а тело, это грубое тело, этот нерасторопный слуга — он помнит Тебя, Твои заботливые пальцы — кожа хранит отпечатки Твоих прикосновений, решительных мазков: отошел на шаг, посмотрел снизу, подмигнул, улыбнулся, убрал лишнее, поправил и снова отступил, повернул к свету — этому Художнику нравилось возиться со мной, Он не боялся вымазаться об меня — я точно знаю, я как-то помню Его кропотливую работу, кожей помню.