На сердце без тебя метель... (СИ)

Лиза отдала бы все, что угодно, лишь бы не распознать еле уловимых ноток боли мелькнувших в голосе Александра. Лишь бы его боль не отдалась странным отголоском в ее душе. Этот ужасный мужчина сводил ее с ума! Своей неопределенностью, загадками своей души и… своей улыбкой, заставлявшей ее трепетать.

— Я бы не желал, чтобы вы думали обо мне так. Простите, ежели напугал вас, — повторил он, и Лиза вдруг испугалась, что Александр выпустит на волю ее ладонь, уже привыкшую к теплу его пальцев. — Я, верно, уже отвык от общения с юными и красивыми барышнями.

— Я знаю, что это не так. Вы не таков, — ответила она, поддаваясь странному порыву не разрушать тот хрупкий мир, что недавно установился меж ними.

— Значит, вы принимаете мои условия?

О, Лиза определенно приняла бы многое, улыбнись он ей, как тогда! Александр совершенно менялся, когда открытая улыбка вначале раздвигала его губы, а после перебегала в темноту глаз, делая ту мягкой и уже не такой пугающей. А тонкие лучики морщинок вокруг глаз стирали последние следы маски холодного равнодушия с его красивого лица.

Когда она несмело кивнула, Дмитриевский больше не сказал ни слова. Только медленно поднес к губам ее ладонь и коснулся ими нежной кожи, буквально обжигая этим прикосновением. После Лиза долго будет стоять в тишине своей спальни, прижимая к себе руку, будто на ней действительно остался ожог, причиняющий невыносимую боль.

— O, mein Gott! — мадам Вдовина с трудом справлялась с эмоциями, когда они остались наедине в своих покоях. Она даже не спрашивала Лизу о предмете того странного разговора с графом, и так до дрожи довольная тем, что видела. — Я определенно ошибалась… как же я ошибалась! Jetzt haben wir Sich, Euer Erlaucht!^[146]

Лиза плохо понимала, о чем так торжествующе шепчет мать, потирая ладони, но все же догадалась о смысле ее слов. Оттого и горело огнем место поцелуя, словно клеймом отметил ее ладонь Дмитриевский несколько мгновений назад.

«…Ежели я окажусь побежденным нынче на Масленицу, вы вправе требовать от меня чего угодно…» — прошелестел в голове голос Александра. И сердце остановилось на миг, когда вспомнилось выражение его глаз. Словно он выложил на игральное сукно не только вероятность попасть под ее волю, пусть и ограниченную одним-единственным желанием. Словно он знал, что ставкой в этой игре была его жизнь…

Глава 13

Сон оборвался внезапно. Задыхаясь, Лиза подскочила в постели. Мокрая от пота, тонкая рубашка неприятно липла к телу. Сердце колотилось в груди как безумное. Резко поднял голову спящий у нее в ногах Бигоша (так однажды назвала щенка Ирина, и новое имя тут же прижилось). Встревоженный ее движением, он даже обиженно пискнул, когда Лиза, ничуть не заботясь о нем, вдруг откинула одеяло и выбралась из постели.

Бледный месяц мягким светом заливал комнату. За окном царило безмолвное спокойствие морозной ночи. Даже собаки затихли на псарне, и сторож не постукивал своей колотушкой, не желая покидать натопленную избушку у ворот. На нетронутом полотне снега меж темных стволов парковых деревьев мерцали еле уловимые глазу искорки. Но Лиза не обратила внимания на это великолепие за окном, как и на щенка, что озабоченно заскулил, не решаясь спрыгнуть с высокой постели.

— Цыц! — прошептала сквозь сон спящая на раскладной кровати Ирина. — Барышню разбудишь, окаянный! А то и барыню… и тогда… ой, не приведи…

Горничная перевернулась с одного бока на другой, и снова раздалось ее тихое сопение, под которое уже привыкла засыпать Лиза. Именно она настояла, чтобы Ирина оставалась на ночь в ее комнате. Пару дней назад в ее сны снова вернулся тот самый кошмар, и присутствие в спальне еще одной живой души немого успокаивало девушку.

Только вот последний сон был иным, оттого и никак не могло успокоиться сердце. Нынче ночью привиделось ей не только снежное поле, вороны и чувство собственной смерти. В этом сне была и иная смерть.

Сонно мерцало пламя лампадки в углу у икон, пахло смесью запахов ладана и крови. Воспоминание из детства, которое Лиза тщательно пыталась спрятать в самый дальний уголок своей памяти. С тех пор аромат ладана постоянно напоминал ей о смерти.

— Approchez — vous, ma fillette^[147], — прошелестел тихий нежный голос, такой слабый после трех суток мучений. И тонкая белая рука потянулась в ее сторону, когда Лиза несмело шагнула на порог спальни. Она приняла тогда эту руку в свои ладони, не понимая, почему та вдруг стала такой безвольной, и так явно проявились на ней голубые жилки.

— Ma fillette, моя бедная Elise, — пожатие было совсем слабым, таким непохожим на прежние ласковые касания. И этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы тихо, вздрагивая всем телом, разрыдаться от горя, что уже стояло на пороге. Именно от него столь спешно бежал из дома отец, невзирая на грозу, бушевавшую окрест. Потому что испугался встретиться с ним лицом к лицу, как теперь понимала Лиза.