На суше и на море - 1973

Сегодня наш путь на запад. Вдоль соляного Барсакельмеса проходит дорога. Нам в ту же сторону. Значит, пойдем по дороге. Их на Устюрте много. Проехала машина, вернулась по своим же следам обратно — уже дорога. Если взобраться на буровую вышку, то увидишь, как во все стороны от нее отходят дороги, добрый десяток. Но часто они ведут в «никуда». Можно долго ехать даже по хорошо наезженной дороге, но приведет она к месту, где когда-то находилась база экспедиции или стояла вышка буровиков-разведчиков.

«Дурные дороги», — говорит о них Степаныч, шофер экспедиции на Байчагыре. Он в этих краях давно. В гражданскую войну, когда связь с Южным фронтом была только через Красноводск, доставлял на стареньком «АМО» через Устюрт снаряды. Сейчас работает с геологами. Ему шестьдесят пять лет. Дети — инженеры, разъехались по всей стране. Но он не хочет покидать ставшую родной пустыню. Поехал было к дочери в Калугу, потянуло обратно.

Степаныч, как и все здешние шоферы, ориентируется в пустыне самым удивительным образом. То ли по звездам, то ли по ветру.

Он говорит: «Важно выехать в верную сторону, а там сворачивай с одной дороги на другую. Найдешь, что надо».

И еще — шоферы здесь все время смотрят на спидометр, особенно ночью; «Через столько-то километров увидим огонь на мачте, если нет, то в сторону уехали». Но так бывает редко.

Люди же в пустыне никогда не оставляют друг друга в беде. Для заблудившихся путников в центре Устюрта у могильника Ачагуры и еще у нескольких могильников исстари устроены «гостиницы» — в глиняных домиках немного пищи, воды, дров. На всякий случай! Хотя всяк, отправляясь в путь, обязательно берет запас еды, воды, саксаула.

Вдалеке седое море в крутых берегах: блестит, переливается под солнцем соляный Барсакельмес, будто бы волны ходят. Но это — песок с солью. Вода только в западном его конце. Там местами родниковые озера. Там и камыши. В них кабаны, дикие коты, в былые времена не раз встречались тигры.

Летом Барсакельмес белый от соли, зимой почти черный: снег на нем не лежит, тает.

Дорога ведет на запад — ни единого изгиба. Шириной метров сто, не меньше. Но едешь по ней далеко не прямо. Все время шарахаешься из стороны в сторону в поисках участка поровнее. Выходишь даже на целину. Но там высокие частые кочки с пучками засохшей травы, и на такой скорости сильно трясет. Зато, если попадаются ровные участки, отводишь душу. Поверхность дороги вообще-то плотная, утрамбованная. И в таких местах идти легко и приятно, как по шоссе. Слегка подруливаешь румпелем, и все внимание на парус. Стараешься поймать каждый заход, каждый порыв ветра. И все же как-то неспокойно, тяжело становится, будто предчувствуешь недоброе, когда смотришь на суровое море. Недаром в переводе Барсакельмес означает «пойдешь — не вернешься». Мертвое озеро.

В прошлом году нам тоже встретилось озеро в пустыне, в Приаральских Каракумах, — Камышлыбаш. Но это — озеро жизни! Среди раскаленной земли (тридцать восемь градусов в тени) мы нашли море пресной воды. От зноя пустыни оно отделялось широкими холмами, обрывами. Его обрамляет сочное, зеленое ожерелье тростника. С высоты холма видно, как вода меняет цвет под лучами солнца, то заходящего в легкое облачко, то снова ослепительно сверкающего. Порывы ветра волнуют озеро, гонят по нему морщинистые языки, кое-где даже появляются водяные барашки. В такие моменты сравниваешь его с полотнами Рериха.

Но как мучит зной! Поспешно спускаем паруса, подкладываем под колеса камни на всякий случай, чтобы не сбросило ветром вниз, и скатываемся с обрыва. В чем были, не раздеваясь, — в воду. После нескольких минут блаженства приходим в себя. Мы здесь не одни. Громко жующая корова красным пятном застыла посреди камышей, табунок диких уток удовлетворенно переговаривается совсем рядышком. Из-под ног в сторону рванулся, показав над водой плавник, сазан. Кукушки кукуют. Мартын камнем упал и тут же радостно захлопал крыльями, ухватив рыбешку.

Вокруг жизнь, будто и нет пустыни, песков, зноя! Но это жизнь видимая, слышимая, та, к которой привыкло большинство людей, — шум деревьев, шелест кустов и трав, пение птиц…

Но есть еще жизнь безмолвная, неслышная, словно находишься в комнате, обитой материей. Это безмолвие пустыни!

В пустыне есть свои деревья, травы, кусты, птицы, жуки. Но трава только дрожит под порывами ветра, не шелестит (сухие тонкие былинки не могут дотянуться друг до друга), безлистые прутья саксаула, кандыма, черкеза только гнутся, редкую птицу услышишь в полете. И поэтому человеку, попавшему в жаркую пору в пустыню, она кажется безжизненной. Так и нам казалось вначале. И не скоро мы поняли, что она бывает такой только дважды в сутки — днем, после полудня, и на заходе солнца. Днем даже самые выносливые ее обитатели стараются спрятаться хоть в какую-нибудь тень, а с заходом солнца дневные жители затихают, ночные еще не вышли на охоту. В остальное же время жизнь снова возрождается.