На трассе — непогода

Они уехали в машине, забыв обо мне; в тот день я долго бродил по Москве и думал о матери: как это будет тяжело для нее, если она узнает, — ведь всю жизнь она с ним и так много ему отдала, что за это стоит иногда расплачиваться и более сильными жертвами, чем любовь. Видимо, и в юности мы часто бываем косными, мы бунтуем, но только до того предела, пока это не коснется дорогих нам людей, тогда возникает желание оставить все, как было, потому что это все — твое сокровенное, и, видимо, многое надо пережить, чтоб суметь разрушить привычное и интимное во имя того, чтобы двинуться дальше…

Так что же Отто Штольц?

Завыл февраль метелями; кружило по улицам снежные столбы, и под напором ветров обваливались камни руин, в бездушной жалобе ныли по ночам оконные стекла; в Театральном сквере и прилегающих к нему улицах раскачивались запорошенные снегом тела повешенных, их становилось все больше и больше; тревожные и зловещие слухи поползли из комнаты в комнату по длинным коридорам огромного здания, и все чаще и чаще стало звучать слово «Сталинград». Сначала друг другу передавали офицеры чудовищную весть как тайну, потом тайна стала явью; все части военной машины ускорили свое движение, усилился поток бумаг, приказов, инструкций, все стало жестче и круче; менялись вокруг люди, еще те, кого вчера можно было встретить в столовой, сегодня двигались маршем с частями СД на восток — там надо было затыкать брешь; несколько зенитных батарей и авиационных команд, которые входили в сферу деятельности Отто Штольца, направлены были туда же. Участились разговоры о партизанах; то, что это явление все еще существовало и срывало планомерность работы многих служб в тылу армии, вызывало раздражение и нарекание в адрес войск СД, бывших в ответе за эту часть порядка, и заполыхали огни пожарищ, уничтожались деревни и местечки, развевали дым февральские ветры.

Синие сумерки вползали в руины, за провалами окон тревожно темнело, а со стороны улицы с уцелевших карнизов свисали, поблескивая в тусклом свете, розовые сосульки. Штольц прежде не видел таких; очевидно, кирпичная пыль смешивалась на припеке с талой водой, и потому сосульки принимали такой цвет. По улице мело, снег хлопьями ложился на ветровое стекло «опеля», и Гансу то и дело приходилось вылезать из машины и протирать стекло тряпкой.

Когда они выехали на площадь, где справа стояло кубообразное здание, Штольц увидел слева, возле развалин, костер и, сразу вспомнив, что произошло здесь вчера, хотел уж было сказать Гансу, чтобы тот гнал быстрее, но не сделал этого, а посмотрел в сторону костра. Там вдоль площади стояла длинная виселица, на ней болтались тела повешенных с дощечками на груди, на которых были сделаны надписи по-русски. Штольц обнаружил это место казни вчера вечером, когда вернулся из поездок по аэродромам; тела повешенных были видны из окна его комнаты, он плотно зашторил его, и потом как ни старался уйти в свои мысли, не мог, дребезжание стекол от порывов ветра напоминало ему о виселице. Раза два он выглядывал в окно, в темноте угадывались силуэты казненных, была в них какая-то магическая сила, головокружительно притягивающая к себе, как мрачно затягивает вид пропасти…

Сейчас, посмотрев на виселицу, он подумал, что ночью она опять не даст ему покоя, и он велел Гансу подъехать к костру. Солдаты гасили его под командой офицера, и тот, увидев Штольца, подскочил к «опелю», видимо посчитав, что оберст-лейтенант свернул сюда из-за этого костра, потому что жечь его здесь, на площади, не разрешалось. Офицер стал объяснять, по какой причине разожгли они огонь, но Штольц не слушал его, он смотрел на женщину, висевшую от него совсем близко. Волосы ее были покрыты ледяной коркой, и на плечах, обтянутых старенькой трикотажной кофточкой, лежал снег, женщина была молода, лицо ее было до жути спокойно и напоминало гипсовый слепок…

Офицер закончил доклад. Штольц с трудом оторвал взгляд от женщины.

— Кто эти люди? — спросил он у офицера.

— Не стоит внимания, господин оберст-лейтенант, — ответил офицер. — Белорутины.

— Что они сделали?

— Покушались на свободу немцев, господин оберст-лейтенант.

Штольц впервые внимательно посмотрел на офицера, ему показалось, что в словах офицера прозвучала насмешка, но тот смотрел серьезно, шмыгая простуженным носом, глаза его слезились от холодного, влажного ветра.

Штольц захлопнул дверцу «опеля».