На трассе — непогода

Когда Бруно мчался на своей огненно-оранжевой машине по горной дороге, они устроили засаду, с тем чтобы прижать его к обрыву — эффектная автомобильная катастрофа. Но они не рассчитали: Бруно был не просто испытателем, но еще и отличным автогонщиком и владел своей машиной так, словно она была продолжением его тела. Он проскочил по кромке обрыва на бешеной скорости, почти на двух колесах. Это их так взбесило, что они решили устроить погоню. Тут он им отомстил: круто бросил машину за кирпичную стену мыловарни, и они, обезумев от погони, не сумели сделать такого виража и врезались в стену. Двое из них были убиты.

Бруно залез ночью в комнату Отто.

— Этого они мне не простят, — сказал он. — Я сейчас же смываюсь в Дрезден. Прошу тебя, Отто, — мне больше некого просить, — привезешь туда через два дня Ингу и Тонио. Только поезжайте поездом, лучше всего ночным. Запиши адрес…

Через два дня ночным поездом Отто отправился в Дрезден вместе с Ингой и Тонио. Он привел их по указанному Бруно адресу; их встретила горбоносая старуха, сказала:

— Женщина и мальчик останутся здесь, — и тут же повернулась к Отто: — А ты уезжай.

С этого дня несколько лет Отто ничего не знал о Бруно, и только когда стал служить в Дрездене, разыскал Ингу. Она сказала ему, что сама редко видела мужа, знала, что он то работал на железной дороге, то заправщиком у бензоколонки, то в небольшой автомобильной мастерской, а потом пришел человек и тайно сообщил ей, что Бруно арестован; это сообщение подтвердилось, так как Ингу дважды вызывали в гестапо и там допытывались, что она знала о муже… Где, в каких застенках затерялась судьба Бруно, Отто не знал…

Бруно не всегда жил в его памяти, иногда он исчезал из нее надолго; но теперь, в эти вьюжные февральские ночи, Бруно снова вошел в одиночество Штольца.

— «…этот тип предал себя. Свои идеи, свои мысли. Все к черту! Он струсил…»

Выл за окном влажный ветер, раскачивались тела повешенных, и рука Штольца выводила на бумаге слова: «Что мы делаем с собой, со своими жизнями?.. Зачем я здесь?»

На следующий день Штольц чувствовал себя скверно, его знобило, ему нужно было выехать на ближайший аэродром, но он пробыл там недолго и велел Гансу везти его в город. Он вошел в столовую и занял отдельный столик. Чтоб согреться, он выпил немного коньяку и, когда не торопясь пережевывал пищу, увидел идущего к нему Рабе. Тот шел, потирая нос пальцем, и Штольц почувствовал внезапно такое омерзение к этому низкорослому человеку, что к горлу даже подступила тошнота. Он поспешно допил свой коньяк.

Рабе бесцеремонно подошел к его столику, сел и попросил официантку поторопиться. Штольц покорился своей участи.

Шеф гетто и зондеркоманд был мрачен, долго молчал, сняв пенсне и тщательно протирая его свежим носовым платком, потом водрузил пенсне на шишковидный нос, налил себе коньяку и, по привычке задержав жидкость в полости рта, почмокал губами. Только после этого, пытаясь подавить в себе раздражение, сказал:

— Что, Отто, стало немножко тяжело? Нас нагрузили всех, как волов, некогда и посидеть в тишине. Да еще эта проклятая погода. Утром встаешь и не знаешь, что посыплется на тебя через полчаса — то ли снег, то ли дождь. А хорошо, что я тебя встретил. Ты действуешь на меня успокаивающе. У тебя отличный, невозмутимый вид. От тебя пахнет уютом. На днях должен получить посылку. Ты, кажется, любишь рейнское? Я заказал. Будет повод посидеть.

Ему принесли еду, он торопливо накинулся на нее.

— Ты извини, — сказал он, — у меня пятнадцать минут.

Он выпил еще, хмурость стала сходить с его лица. Все-таки он был очень словоохотлив, как ни спешил, продолжал болтать:

— Все взбесились с этим Сталинградом. Решили закрутить гайки до самого отказа. С ума можно сойти. Каждый день тебе делают прочистку мозгов, как будто ты сам не способен соображать. Это уже начинает быть похожим на панику. Глупо! Война не состоит из одних побед, это знает каждый мальчишка. Чтобы добиться победы, надо немножко откушать и от поражения. Мобилизоваться — да! Ответить еще более мощным ударом — да! Но не шуметь, не орать, черт побери!

Штольц чувствовал, что Рабе отводит душу, мысленно сводя счеты с кем-то из своего начальства, видимо получив выволочку.

Все-таки Рабе ловко управился с едой и, взглянув на часы, успокоенно откинулся на спинку стула, закурил и на этот раз, наполнив рюмку, приподнял ее, щурясь на верхний ободок.

— Так я к тебе загляну на днях, — мягко сказал он, обтер пальцы салфеткой от упавших на них коньячных капель и стал с неохотой приподниматься, и все же задержался у стола, словно ища для себя оправдательный повод, чтобы побыть еще немного в тепле; тут же лицо его оживилось. — Да, Отто, я-то шарю в мозгах: что должен тебе сказать? Я там послал тебе бумажку… Ты ведь отвечаешь за рабочую колонну по отоплению?

— Да, — кивнул Штольц.

— Если тебе не хочется набирать других, можешь придержать этих у себя на пару суток. Ничего им не будет, если переночуют в подвале. Охрана там есть. Но если для тебя это хлопотно…