На трассе — непогода

Как только машина тронулась, Эльза припала к дыре в брезенте: проплыла улица с деревянными домиками, у ворот машина притормозила, и полицейские не успели к ней подбежать, так как с подножки спрыгнул офицер и махнул рукой, словно прощаясь. В это-то время в Эльзе возникло чувство, в котором потом она долго стыдилась признаться, — ей представилось: вот сейчас они переедут границу гетто — и исчезнет все, не только не будет больше утренних построений, загрузки вагонеток торфом, не будет закутка на полу за шкафом и угла влажной стены, где изучен каждый рисунок подтека, не будет ставшего привычным ожидания смерти, — но и вообще ничего не будет, на какое-то мгновение открылась перед ней пустота, и все заныло в ней, затрепетало, как при разлуке с домом, с обжитым местом, — потом эта грусть расставания казалась ей чудовищной.

Они миновали улицы города, ненадолго остановились у контрольно-пропускного пункта, там уже знали Штольца и его шофера Ганса, и перед ними открылась Могилевская дорога, ведущая на восток; четыре часа они мчались по этой дороге, и она осталась в памяти Штольца как стремительный полет над влажной, зияющей синими лужами колеей, будто сам он превратился в гудящую стрелу, пущенную некиим могучим лучником, и эта стремительность полета атрофировала все иное, внутренняя воля сомкнулась с внешней, независимой от него, и только изредка наступало просветление, — тогда в память впечатывались отдельные картины: рябина на поляне, сожженная деревня, печные трубы, виселица у развалин церкви, колонна рокочущих танков.

— Прямо, Ганс! Через пути!

— Но, господин оберст-лейтенант…

— Что?

— Станция налево. Эта дорога…

— Выполняйте приказ, Ганс.

— Слушаюсь, господин оберст-лейтенант. Но если нам надо на погрузку…

— Ганс, вы знаете, что я терпеть не могу лишних слов.

— Но я все же осмелюсь доложить, господин оберст-лейтенант, здесь неспокойное место, а мы не взяли даже конвоя.

— Я не знал, что вы трус, Ганс.

— В этом лесу наши ребята уже натыкались на партизан.

— Оказывается, вы еще подвержены паническим слухам? Прямо, Ганс! И ни слова больше!

— Слушаюсь.

Снова поле, огромное поле с осевшим снегом, покрытым ледяной сверкающей корочкой, и местами обнаженные глинистые увалы, а за полем черная стена леса, она надвигается, вырастая. И вдруг заныли тормоза.

— Дальше ехать нельзя, господин оберст-лейтенант. Железная дорога в другом направлении. — Голос его прозвучал решительно.

Штольц повернулся к нему. На белобрысом круглом лице Ганса выступили красные пятна, они зажглись крапивницей на его круглой шее, в бесцветных глазах появился гнев, смешанный со страхом.

— В чем дело, Ганс?

— Если мы поедем дальше, мы рискуем не вернуться.

— А мы и не вернемся, мой мальчик.

Этот деревенский увалень возил его каждый день, чистил его сапоги, подавал на стол, но знал о нем Штольц лишь то, что вырос Ганс у отца на ферме, среди породистых прусских коров, в детстве переболел золотухой и после этого не знал ни одного, даже мизерного, недуга, он любил свою мать и каждую неделю писал ей письма, где хвалился сытой и спокойной жизнью под началом оберст-лейтенанта, а больше Штольц не знал о нем ничего.

— Как это понять? — пробормотал Ганс.

— А так и понять, мой мальчик, так и понять. Мы спасаем этих людей, — кивнул Штольц в сторону кузова.

— Евреев? — ужаснулся Ганс.

Но Штольц не дал ему опомниться.

— Сядь на мое место! — рявкнул он и содрал с крюка висевший над головой Ганса автомат.

Ганс, затравленно ежась, выполз из-под руля, Штольц перелез через него и сел на водительское место.

— И без глупостей, Ганс, — предупредил он, включая зажигание.

Ганс смотрел на него, словно получил хороший удар по голове, но потом, видимо, понял, может быть, не все, а самую суть грозившей ему опасности, осмысленность появилась в его глазах; едва Штольц тронул машину, как Ганс сильным ударом ноги выбил дверцу и выпрыгнул на дорогу; Штольц дернул дверцу со своей стороны, но она долго не открывалась, и пока он возился, Ганс отбежал на порядочное расстояние, и только сейчас Штольц увидел слева, в стороне от дороги, крыши деревни и струящийся над ними дым.

Штольц развернул машину. Он догнал Ганса, когда тот уже свернул с дороги на тропу, ведущую к деревне.

— Стой! — приказал Штольц, вылезая из кабины.

Ганс повернул к нему мокрое, потное лицо и завопил:

— Я знал! Я знал!

— Остановись! — еще раз приказал Штольц.

Ганс, отбежав несколько шагов, снова повернулся к нему и теперь, грозя, кричал:

— Я должен был донести про эту девку! Какой я дурак, что не донес!.. Но все равно, все равно! — Он задыхался от злобы и снова припустил, петляя по тропе.

— Стой! — опять крикнул Штольц.

Но Ганс и не думал останавливаться, тогда Штольц выхватил из кобуры пистолет и выстрелил поверх головы Ганса. Тот обернулся и не останавливаясь прокричал:

— Я плюю на вас! Вас казнят! — и припустил дальше.