На трассе — непогода

Они сложили в плетеную корзинку, с какой обычно ходили в здешних местах по грибы, вареную картошку, огурцы, хлеб и давно хранившуюся у Эльзы бутылку брусничной водки, которую принесла ей жена инженера за сшитое платье, и отправились в лес, к берегу заводского пруда. Они отыскали неплохое местечко, где было тихо и пустынно, прозрачный ручей тек к пруду, на дне его можно было различить цветную гальку и еловые ветви. Они сели на мягкий, сухой мох, достали свои припасы. Отсюда, слева, виден был завод, цехи его, и старинная домна отражалась в воде, а еще левее был песчаный пляж и там купальня, где мальчишки прыгали в воду, изредка по глади пруда доносились сюда их звонкие голоса.

— Прежде всего мы немножко выпьем, Отто, за нас с тобой, — сказала Эльза и налила в граненый стакан водки.

— Тебя тянет к торжественности, Эльза.

— Сегодня да, — сказала она и, когда они выпили, взяла его руку и положила себе на живот. — Послушай, он уже иногда стучит ножками. Это ведь твой ребенок, Отто.

Почему-то прежде он не думал об этом, то ли ему казалось — Эльза слишком хрупка, чтобы стать матерью, то ли быт вокруг казался слишком суровым, чтобы в нем можно было взрастить новое существо; во всяком случае, сообщение Эльзы было для него полной неожиданностью, и в первое мгновение он растерялся.

— Ты не рад, Отто? — тихо спросила она.

Только тогда он осознал, что было заключено в этом вопросе: в нем была любовь к нему, надежда на него этой хрупкой женщины; раньше он чувствовал ее благодарную ласку, но не больше, а с этой минуты нечто более сильное связывало их; он прижал ее к себе, начал целовать в пышные волосы.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я слишком сильно люблю тебя.

Он почувствовал на своем лице слезы, испугался, что она может обнаружить их, и склонился к ручью, чтобы омыть щеки, увидел в воде отражение немолодого, узколицего человека с нездоровыми полукружьями под глазами, и подумал с тоской: «Боже мой, почему все так поздно?»

Осип и Штольц подружились сразу же после первого столкновения, и Осип всегда с нетерпением ждал, когда же объявится Штольц вечером в квартире, чтобы можно было всем четверым мужчинам сесть за кухонный стол «забить козла» или выпить по маленькой и наговориться досыта.

Осип любил делать подарки Эльзе, приносил с охоты убитого зайца или утку, хотя и его семья, где росли два мальчика, нуждалась в дополнительной снеди. Штольц тоже полюбил этого рабочего мужика и записал о нем в дневнике:

«Осип из тех прекрасных людей, для которых свобода есть высший смысл существования, он не привык таиться, хитрить, увиливать, он весь открыт — и в гневе, и в радости, и в любви: он может обругать начальника, не боясь никаких последствий, если уверен, что начальник неправ, он может восхититься поступком человека и высказать свое восхищение ему в глаза — и это не будет лестью; и он любит детей, потому что сам похож на большого ребенка; человеку с такой духовной свободой нельзя не радоваться».

Потом пришел январь сорок пятого года; морозы в то время по нашим местам стояли не сильные — термометр падал до двадцати пяти, — но дули ветры, их наносило с расщелин Уральских гор, тянуло оттуда, как сквозь трубы, потому было холодно, люди обмораживали на улицах щеки, тут же растирали их снегом. Иногда отпускало, и наступал тихий солнечный день с мягким хрустом снега и пронзительным, манящим сиянием лесов. Жили в те дни люди в поселке в радостном предчувствии конца войны, и это было теперь главным предметом разговоров на кухне. Во время одной из таких бесед Сидоров спросил у Отто:

— Ну, а ты-то как? К себе поедешь?

— Да, вместе с Эльзой, — ответил он и неожиданно улыбнулся. — Нас ведь будет трое.

То, что Эльза беременная, в квартире знали давно, и женщины об этом немало судачили.

— А то оставайся, — сказал Сидоров. — Примешь гражданство. Нам такие инженеры, как ты, позарез нужны.

— Там они тоже будут нужны, — ответил Штольц.

На этом и кончился разговор. Прошло после него несколько дней, как одно за другим разразились трагические события, которые потрясли поселок так, что до сих пор о них помнят старожилы…