На трассе — непогода

В это время за спиной Штольца послышались голоса, он обернулся — из переулочка вышли три еврея с музыкальными инструментами, их сопровождал солдат. Эльза натянула веревки.

— Мне надо… — тихо сказала она. — Мне нельзя с вами говорить.

— Я к тебе еще приду, — ответил он, уступая ей дорогу.

Голоса и шаги за спиной приближались, и он пошел вперед не оглядываясь. Когда он подходил к углу улицы, за которым стояла машина, то увидел, как к бараку шел старик в длиннополом пальто с обрезанным воротником и нес закопченный котелок, старик держал его обеими руками, как хрупкий сосуд, и мелко переступал ногами, неуверенно делая каждый шаг, и Штольц понял — он боится выплеснуть хотя каплю варева. «Боже мой, — подумал он, — она ведь голодна, а я не принес ей и крошки». Он быстро обернулся, но Эльзы не было на улице; взгляд его скользнул по другую сторону проволоки, и он увидел полуразрушенный дом со стенами, побитыми пулями, и в центральном окне его без стекол, как в раме, стояла высокая женщина, та самая, что ударила его ведром по колену, и насмешливо смотрела на него. «Она же все видела», — подумал Штольц.

Часть третья ТАМ, ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

Меня поселили в гостинице «Минск», в небольшом номере, окно его выходило на просторную площадь: она видна была вся, ограниченная с левой стороны новыми домами с большими стеклянными пролетами, чуть правее их взлетал вверх мост, а на противоположной стороне пламенел темно-красный костел, за ним возвышалась серая громада здания, будто сложенного из нескольких кубических фигур, в котором жил когда-то Отто Штольц; костел и это здание — все, что осталось от довоенного Минска не только на этой площади, но и почти по всему проспекту Ленина, который брал свое начало отсюда. Площадь с утра до вечера пересекали в разных направлениях потоки людей, замедляя движение автомобилей и троллейбусов, а возле новых домов густо роились толпы молодых; сначала мне показалось, что там одно из традиционных мест свиданий или нечто вроде ярмарки невест, но все объяснилось просто — достаточно было от площади спуститься вниз, под арку, как начинались здания университета и медицинского института, и потому там без конца сновали ребята в формах студенческих отрядов, абитуриенты и просто те, кто возвращался после лета в город и начинал устраивать свои студенческие дела.

Меня тянуло в этот веселый водоворот, я даже представлял, как мог бы пойти, небрежно сесть на одну из ступенек и, нацепив на нос шикарные солнцезащитные очки французской фирмы, добытые мною по случаю, закурить сигарету и ждать, пока какая-нибудь из этих приятных белокурых девочек не обратится ко мне с вопросом или просьбой, проворковав ее с белорусским акцентом; наверное, всегда в незнакомых местах возникает надежда на случайную встречу, люди чужого города на первых порах кажутся загадочными, имеющими свои, не доступные тебе привычки и знания, и потому уповаешь, что встреча с незнакомкой может оказаться чудесной и удивительной, хотя конечно же это иллюзии.

«Мне обязательно нужно куда-нибудь закатиться, — думал я, — не все же мыкаться по делам. В конце-то концов, у меня отпуск». Но я начинал прикидывать, что мне еще предстоит увидеть, с кем встретиться, и убеждался: времени у меня в обрез.

В первый же вечер после приезда я позвонил отцу, чтоб поздравить его с рождением дочери: я ведь успел только заскочить в роддом, купив огромный букет великолепных гладиолусов, но их не приняли на передачу — там свои порядки, строгая нянечка сказала: «А если все нанесут цветов, чем будут дышать в палате дитё и мама?» И я послал Вере записку: «Очень рад за тебя. Ты — молодец! Поцелуй за меня сестренку. Только мне бы хотелось побыстрее узнать, как ее зовут». Ответ я получил коротенький, написанный слабой рукой: «Спасибо. Любящая тебя мачеха».

Я подарил гладиолусы двум девушкам, что стояли во дворе роддома и безуспешно пытались докричаться в окно подружке, и кинулся заканчивать дела, потому, что до отъезда у меня оставалось совсем не много…

Москву я получил быстро, через несколько минут после заказа, и услышал голос отца:

— Слушаю.

— Здравствуй, — сказал я. — Ты прости, что так получилось и мы не попрощались. Я тебя поздравляю, это очень здорово, что у нас в доме будет девочка.

— Спасибо, я рад, — ответил отец, и я услышал, как у него дрогнул голос.

— Ты один? — спросил я.

— Нет, у меня Степан Савельевич.

— Пьете водку?

— Только раскупорили.

— Считайте, что я чокаюсь с вами.

— Как ты там устроился?

— Все нормально, отец.

Он помолчал и спросил:

— Ты что-нибудь нашел?

— Я расскажу тебе, когда вернусь. Сейчас не могу.

— Хорошо.

— Обнимай Степана Савельевича.