Но, может быть, богатые римляне бросали своих рабов в бассейны на растерзание угрям? Никто не спорит, в древнем Риме патриции зверски обращались с рабами. И все же в бассейны они своих рабов не бросали. Откуда же возникло это представление, которое по ошибке связывают с муренами? «Виновником» недоразумения является Сенека. В одном из своих произведений он описывает обед у патриция Ведиуса Поллиона, на котором присутствовал император Август. Случайно один из рабов, прислуживавших на обеде, разбил хрустальную вазу. Разгневанный хозяин тут же приказал казнить раба совершенно необычным способом: он велел бросить его в бассейн на растерзание «muraenae», т. е. угрям. Раб распростерся в ногах у императора, умоляя не о помиловании, а о возможности умереть другой смертью. Потрясенный жестокостью хозяина, император приказал помиловать раба, разбить все хрустальные вазы, находившиеся в зале, а осколки их бросить в бассейн.
Впоследствии этот случай был почерпнут у Сенеки Плинием, который описал его в своей «Естественной истории». Но, возмущенный приказом Поллиона, Плиний пишет о жестокости этого патриция, ничего не говоря о том, что приказ не был приведен в исполнение. Опираясь на Плиния, современные писатели и ученые приняли описанный им случай за совершившийся факт.
Латиль с истинно французским юмором подтрунивает над глубокомысленными учеными, которые перепечатывают друг у друга страшные сведения (как видим, совершенно недостоверные) о муренах, все время повторяя сделанную кем-то ошибку. И неверный факт, кочуя из одной книги в другую, при каждом перепечатывании приобретает все большую достоверность.
Глядя же на мурену, извивающуюся на палубе 18 августа, я видел в ней не только ядовитую рыбу, но и бессовестного пожирателя людей (в книге Латиля я еще не добрался до главы о муренах). В ушах звучали лекции, в голове мелькали страшные строчки из учебников. Мой страх перед муреной по мере того, как я смотрел на нее, все разрастался.
Володя надел резиновые перчатки. Он взял в руки сачок на длинной палке. Соблюдая максимальную предосторожность, поддел мурену сачком и понес к лаборатории. Еще мгновение, и мурена плюхнулась в раствор формалина. Только после этого я почувствовал облегчение.
Я хорошо знал Володю и был уверен, что при встрече с гадюкой он не испытал бы и десятой доли того «смущения», которое вызвала у него мурена. Володя спокойно брал голыми руками за хвост морских драконов и скорпен, фамильярно обращался со скатами, хотя каждая из этих рыб едва ли была менее опасна, чем мурена. Но он так же, как и я, читал учебники и слушал лекции. И у него, как и у меня, перед глазами стояли страшные картины, навеянные древней историей. Поэтому его, как и меня, при виде мурены охватывал ужас.
Сардина опять ловится плохо. Мы даже перестали посматривать на лист бумаги с цифрами, висящий на стене лаборатории. Окончилась пятая неделя нашего плавания.
После ужина в столовой команды состоялось общее собрание экипажа. Просторное помещение, мягко освещенное лампами дневного света, было заполнено до предела. Чувствовалось, что люди готовы к серьезному разговору. Я никогда до этого не бывал на подобных собраниях в производственных коллективах. И был поражен, с какой активностью и принципиальностью проходило обсуждение вопросов работы и быта на корабле. Эти вопросы волновали всех. Многие просили слова. Обсуждались все стороны судовой жизни: от хода выполнения рейсового задания до качества приготовления обедов. Это собрание своею насыщенностью напоминало новгородское вече. Моряки высказывали обоснованные претензии, судовое начальство давало обстоятельные ответы. И чувствовалось, что это не переливание из пустого в порожнее, что завтра же недостатки будут устранены, что люди не тратят вечер даром. Если бы эту деловитость, эту оперативность перенести в некоторые научные учреждения!