На Васильевский остров…

Так что я уже с отеческой снисходительностью кивал отцу, продолжавшему доставать меня через приоткрытую дверь: Достоевский умер от жадности, не поделивши наследство с сестрой; партизаны были просто бандиты, грабившие собственное население; маршал Жуков по умственному развитию оставался унтером и вдобавок браконьером русского народа, как удачно окрестил его Виктор Астафьев… когда Астафьеву случается сурово отозваться не о чужих, а о собственном народе, он немедленно превращается из «просто шовиниста» в светоч мудрости и правдолюбия: да, вот уж кто знает русский народ! Милый, милый смешной дуралей, думаю я, Достоевский гений, и ему будут поклоняться, когда и наши с тобой правнуки затеряют наши с тобой имена, партизан, сколько ни старайся, все равно не будут отождествлять с бандитами, ибо бандит никогда не станет рисковать за что-то еще, помимо бабок, ну а Жуков вообще неуязвим для фактов, как и любой коллективный фантом… И тщетно ты станешь называть бандитов благородными борцами только за то, что они борются с Россией, – этим ты будешь только углублять свое и без того бесконечное одиночество в «этой стране»… Но не все ли равно, чем тешится дитя, когда на пороге стоит бездонный ужас!

В итоге я утратил бдительность и, бережно опустив маму на подушку, стащил осточертевшую мокрую рубашку у нее на глазах. «Что это?..» – со страхом прошамкала она (зубы остались скалиться на полке), указывая на мой фиолетовый рубец со следами шнуровки. «А!.. – беззаботно отмахнулся я, – проволокой на пляже поцарапался». «Не-ет, – медленно и горестно покачала головой мама, – это не проволока». И погрузилась в горькое молчание.

Ну, пора спать, бодрился я, однако спать в духоте я уже много лет как разучился, а открыть окно здесь нельзя из-за комаров (притом что и улица дышит русской печью – но, по крайней мере, натопленной вчера). Шансы заснуть у меня были только под струей вентилятора, направленной прямо в лицо. Но мама тревожно подняла голову (я лежал рядом на ввалившейся кушетке моей юности под жестко-ворсистым ковром моего детства, в цветастых ромбах которого – ковра – мой пятилетний глаз обнаруживал неисчислимые скопища теперь куда-то попрятавшихся ворсистых кубистических птиц) и испуганно, хотя и очень медленно, заговорила: «Не-нет, не надо, он будет гудеть…» «Хорошо, хорошо, мамочка, все будет как ты хочешь», – ласково зачастил я, а глубина отдалась новым безнадежным спазмом: раньше мама ни за что бы не предпочла свое удобство моему… Значит, в ней надломилось что-то самое главное.

Я прел под простыней (минимизируя поле жатвы для комаров) в спокойной готовности к ночи без сна – что такое бессонная ночь в сравнении с жизнью, как она есть!.. С жизнью, у которой беспомощность, муки и смерть всегда на пороге. В душном мраке позванивали незримые комары, иногда с омерзительным ноем щекотали лицо, и тогда я отвешивал себе затрещины, от которых звенело в ушах, – отправлял себя в мини-нокдауны. Время от времени я трогал вены на висках – они наливались все туже и туже. (Вспомнилось, что общежитские клопы меня не кусали – выражение «кусачие клопы» даже казалось мне фигурой речи, – но одной их щекочущей пробежки хватало, чтобы содрогаться от прикосновений простыни…) Мама легонько и как бы испуганно всхрапывала, а отец в соседней комнате раскатывался так, будто кого-то передразнивал, и я вслушивался в этот дуэт с тревогой и такой нежностью, словно внимал эфирному рокотку спящего Митьки, в трансе застыв над его кроваткой. Интересно – нехватку передних зубов у отца я очень быстро перестал замечать, очень уж эти дыры гармонировали с его бомжовским обликом. Но сейчас его голенькие десны вдруг пронзили такой младенческой беспомощностью… Еще больней, чем сквозящая пустота трусов. Когда-то боль и бессилие вызывали во мне неудержи… едва удержимый порыв вернуть в лицо творцу те остатки кровавых помоев «жизни, как она есть», о которых я его вовсе не просил, но когда я до конца уяснил, что никакого творца у мира нет и никому, кроме меня, нет дела, буду жить я или сдохну, гордыня оставила меня: я стараюсь лишь ничего не портить хотя бы сам – это найдется кому сделать и без нас. Или живи в том мире, в котором оказался, или уж повесься по-настоящему. А не хрипи на цыпочках в полузатянутой петле десять лет подряд, как это делает Дмитрий. Все кого-то хочет пристыдить: видите, мол, до чего довели человека?.. Но стыдиться в реальности некому – в ней все жертвы. Творцы бывают только у фантомов. Если разобраться, Дмитрия все-таки жалко – кому хочется взрослеть, переселяться в мир реальностей! Но это несчастье надо переносить достойно.