На Васильевский остров…

Каждый раз, натарахтевшись о своей родне, она впадала в растроганную задумчивость: «Почему мне так хочется все время что-нибудь тебе рассказывать?.. Подруги, наоборот, все время ждут, чтоб я что-нибудь рассказала, а ты вроде бы ничего и не спрашиваешь…» Наверняка ею владело и обычное наше бессознательное желание пошире раскрыться под ласкающим душем предположительно любующегося взгляда, наверняка: когда она во второй раз прикусила шоколадного «Мишку», из уголка ее губ по неосмотрительности показалась светло-коричневая слюнка, и она подхватила ее платочком не без поспешности, конечно, но и без лихорадочности тоже. И ухитрилась даже не покраснеть – уже чувствуя, что моей расположенности, как доброй свинье, и это пойдет впрок. (Освободившиеся из-под утирающего платочка губки ее еще мгновение оставались стянутыми в миниатюрный бантик, какими наделяют красавиц в своих карандашных грезах пятиклассницы.) А в вестибюле, соскользнув мокрой подошвой с последней скругленной ступени, она проехалась, так сказать, передней ногой по замусоленному паркету и припала на колено на поблескивающих глазах у стайки наших баб, с которыми я уже успел освоить технику любезной непроницаемости. (Юле, я уверен, особенно льстило, что с нею я совсем не тот, что с другими.) И тоже ничего. «А если бы мне было восемнадцать лет, я бы больше сюда не пришла», – с ноткой самодовольства предоставила она мне еще одну возможность полюбоваться ею. «А если бы тебе было шестнадцать лет, ты бы уехала из города, а если бы четырнадцать – из страны, а если бы двенадцать…» – бесхитростно подхватил я, чувствуя, как ее дополнительно раскрепощает моя бесхитростная доброжелательность. Я был и впрямь доброжелателен и довольно бесхитростен, но все же не до такой степени, какую изображал. И какую не сумел изобразить сейчас, после того как мы целую эпоху лишь изредка перезванивались.

Но оказалось, что из рук моего фантома она готова была принять и взбитый шампунь под видом шампанского. Пока я смущенно и глуповато (смущенность и глуповатость – но уж, конечно, не в дураках! – неизменно вызывали у нее счастливое умиление: «Он такой смешной!») молол, что решил выбрать для прогулки закоулок подальше, она вгляделась в меня повнимательнее и счастливо расхохоталась своими штучными зубами в псевдозолотой оправе: «Ты такой смешной! Борода такая смешная!» Не понимаю, чего смешного, преувеличенно пожимая плечами бубнил я, с облегчением ощущая (а то никогда не знаешь заранее, какая муха ее укусит), что она уже подсела на прежнюю функцию: чувствовать себя мудрой и взрослой рядом с гениальным мальчишкой. Заодно и все мои попытки проявить солидность и мужественность безоговорочно квалифицировались ею как новые разновидности моей социальной незрелости. Когда я вернулся с Тянь-Шаня, даже одна из орловских клевреток признала мою бороду похожей на тур-хейердаловскую, а Юля…

Я ведь и впрямь показал себя там молодцом. Присутствие Юлиного фантома превратило мир в столь дивную сценическую площадку, что я без малейшего страха перебирался по решетчатым вратам бетонной плотины, в которые, словно в исполинский унитаз, уносился бешеный поток, и всего лишь с повышенной бдительностью прыгал по метровым каменным чемоданам, спускаясь в тумане по лоснящемуся черным потом «гребешку», уклонившись с которого вправо или влево, можно было с легкостью загреметь в вертикальные бездны, непроницаемо затянутые стремительно сгущающимся молоком. В какой-то миг ветер внезапно сорвал туманный покров, и у меня захватило дух от сверкания необъятных снежных зубцов – отозвавшихся тоже ее именем. Что, я любил ее сильнее, чем детей, жену? Если оценивать любовь готовностью на жертвы – не думаю. Но дети, жена требовали ответственности, то есть прагматики, а потому не могли служить наркотиком, чарующим фантомом.

Зато их моя борода привела в восторг, а Юле достаточно было на миг поднять на нее глаза, чтобы удариться в новый приступ радостного смеха. «У тебя личико узенькое, интеллигентное, – лишь что-нибудь через час сумела объяснить она, – а борода такая смешная, круглая…» Фантом барсука мог, стало быть, иметь и интеллигентное личико – может, оно сохранилось и при моих поднабрякших щечках?