На Васильевский остров…

Елена Владиславовна! Имя этой приятельницы Юлиных родителей, помянутое в пору первых откровенностей о будничном, «низком», немедленно окуталось в моей душе почтительностью и тайной, как все в скрытой от меня Юлиной жизни. И однажды в па́рящем, но все-таки паря́щем Таврическом саду… «Богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом», – я был пьян трезвостью, у истинно трезвого ни от чего не перехватывает горло, и Юля вслушивалась в «Думу» с необыкновенной серьезностью, ни мгновения не сомневаясь, что в моей груди кипят силы необъятные. «Богаты вы, ты… – с горечью за меня пробормотала она, но заключила легко: – А от таких, как я, всегда проку мало», – она не переставая гордилась тем, что, в отличие от вечно пыжащихся мужчин, претендует лишь на служебные роли.

«Похожа на Елену Владиславовну», – вдруг прервала она себя, и я увидел перед нами колоколообразную старуху в беленькой детской панамке. Старуха была столь обыкновенна, что я поспешил опустить глаза на сырой солнечный песок: любое Юлино соприкосновение с обыденностью отзывалось во мне смущением, словно я подглядел какую-то неприличность. Но когда она через год или десять грустно упомянула, что Елена Владиславовна умерла, мне вдруг стало ужасно жалко и саму Елену Владиславовну, и особенно Юлю – обыденность, не щадя ее знакомых, явно не собиралась на этом останавливаться. И вот – снова лето, мы снова на скамье, только на Юлином месте дрожит лиловая наркоманка, зато перед нами по-прежнему озирается колоколообразная старуха в беленькой панамке…

Колыхая парусиновым балахоном, она двинулась под встрепанные веники деревьев и, отвесив им земной поклон, принялась, словно больная кошка, выклевывать какие-то замученные целебные травинки. И я понял, что еще миг – и я начну тихонько поскуливать, как эти трубчатые качели.

От быстрой ходьбы мне обычно становится чуточку легче, но сейчас сердце сразу же начинало рваться наружу через горло, через уши… Менее разухабистые-то обмирания начались у меня давно – обмякнешь где-нибудь на приступочке, а Юля стоит над тобой со смущенной улыбкой, не желая паниковать раньше времени («А я никогда не умру – к тому времени изобретут таблетки для продления жизни, потом еще одни таблетки…»). Но назавтра вдруг позвонит (хотя домой мне она даже по самым неотложным делам вообще-то звонить отказывалась): «Как твой инфаркт?» – лисьим, но все же опасливым голоском. На ее участке эта банная листва наверняка сметена в аккуратные муравейники: медалистка – она и в дворниках медалистка.