На Васильевский остров…

Следующим пунктом Мишке стали мешать родители – все, как всегда, началось с точных определений: семья предназначена для воспитания детей – следовательно, когда эта задача выполнена… вот таким же раскаленным днем, вдыхая трубный дух горячей хвои, мы брели сквозь заозерский бор, просторный и светлый, как собор, и я, тоже большой умник, возражал, что главное дело семьи – создать хотя бы пару-тройку друзей, которые сохранили бы верность друг другу даже с иссяканием главного источника дружбы – стремления идеализировать и быть идеализируемым. Мы уже успели раздавить традиционные полбанки, и все снова виделось простым и ярким, как некогда у входа в так стремительно растаявший за плечами Эдем. Мишка смущенно улыбался, но вскоре завел собственную кухню, «чтобы не обременять» мать – спокойно-ироничную, украшенную вьющимися рыжими волосами, очень естественно гармонировавшими с ее бледными веснушками и белыми ресницами, а также благородной легкой лошадиностью в лице, в которой всегда невольно видишь еще не вполне открывшийся миру стандарт красоты. «Хитрая», – говорила о ней Валька, явно, по мнению Мишки, недоговаривая последнего слова – «еврейка». Хитрая еврейка и теперь сохранила снисходительное хладнокровие, но пылкий, не сильно забравший умом папаша, способный за завтраком внезапно заорать: «Сколько раз вам говорить, чтобы не клали локти на стол!» – и одновременно отдернуть собственный локоть, этот подернутый черным пухом по бильярдной лысине пузатый здоровяк, напоминающий какого-то знаменитого итальянского певца, похожего на разбойника, и действительно обожавший потрясать сердца собравшихся своим квазиитальянским тенором, недостаточно все-таки хорошим для публичных выступлений, – папаша был в ужасе. «Чем мы его обидели?..» – буквально со слезами на черных индейских глазах взывал он ко мне, и мне оставалось только бормотать о Мишкином стремлении всегда быть последовательным, не смущаясь самыми странными следствиями принятого принципа… Простодушный потомок молдавских биндюжников, бывший метростроевец, а ныне сменный мастер в литейном цеху, папаша вслушивался с таким мучительным напряжением, что, кажется, даже кое-что понимал. (Более простое объяснение – бунт пай-мальчика, который слишком долго был слишком послушным, еще не приходило мне в голову.)

А Мишку тем временем начало возмущать, что у него нет отдельного угла, где он мог бы делать что хочет и приводить кого хочет. Он разузнал, что при жилконторах существует должность воспитателя – управляющего «центром досуга» для болтающихся без дела подростков – и что этому воспитателю полагается казенная «площадь». Мишка отыскал нужную вакансию возле своей бывшей школы, где так недавно блистал, обо всем договорился – вакансия была не слишком соблазнительной – и отправился в КП просить досрочного освобождения (еще не минули предписанные молодым специалистам три года). Он начал со слезой заливать прожженной гэбистской бестии, что его чрезвычайно угнетает секретность – он постоянно боится потерять то пропуск, то документ, не спит ночей… Старая крыса, естественно, не верила ни единому слову, но заявление продиктовала охотно: прошу меня уволить, потому что я очень рассеянный человек.

Так Мишка одним сапогом шагнул в завершающую мечту – отдельную площадь. Разумеется, сразу же выяснилось, что надо погодить, и он стал годить. Однажды я заглянул в этот его «центр» – в задрипанную комнату, где за ободранным зеленым столом резалась в пенис (привет от Славки) полупьяная шпана. «Ребята, только не материться», – время от времени уныло взывал Мишка. Но это для них было все равно что вовсе не разговаривать. В дверь просунулась злобная пьяная харя. «Дычадик здесь?!.» – злобно прорычала она. «Я начальник», – тревожно ответил Мишка. «Не дычадик, а Гн-ч-дк!!!» – взвившись до последнего градуса ярости, прохрипела харя. «А, нет Гончарика, нет», – заторопился Мишка.

Вскоре он приехал в Заозерье с деловым предложением: я должен был зайти к нему в «центр» и вырубить одного окончательно зарвавшегося хама, но только непременно одним ударом – только это произведет нужное впечатление. Я смотрел на него как на окончательно рехнувшегося. Во-первых, с одного удара нокаут вообще редко удается, во-вторых, даже и он не всегда производит желательное впечатление на дружков «каутированного» – гениальному Черноусу не помогли целых два нокаута подряд, – а самое главное, невозможно походя одолеть в борьбе, которая для твоих врагов составляет дело жизни. У подонков есть свои тараканьи углы, где они хозяева, и они готовы защищать их, не щадя самой жизни, – ты готов платить такую цену?