На Великой лётной тропе

В теплый весенний день они шли по тропочке рядом с большой дорогой, девочка впереди, мать за ней. Через канаву от них по дороге в оба конца двигались шумные подводы. Ни мать, ни девочка, занятые своим великим делом — девочка училась ходить, — долго не замечали, что невдалеке за ними так же медленно, как они, идет незнакомый дядя с собакой и внимательно разглядывает их. Заметив наконец его, мать испугалась собаки и подхватила девочку на руки.

— Не бойся, не тронет, — сказал Охотник — это был он, — затем спросил: — Женщина, куда ты идешь?

— Куда глаза глядят.

— А где проживаешь?

— Где придется.

— А куда же пишут тебе?

— Никто не пишет. Ко мне не ходит почта.

— Где же искать тебя, если понадобится?

— Чего привязался? Иди своей дорогой!

— Не сердись, я не хотел обижать тебя. — Он пошел быстрей.

Но тут Ирина вспомнила свои разговоры с рыбаком Ивашкой, подумала, что этот прохожий, возможно, один из тех, кому она причинила какое-либо зло, перед кем ей надо оправдаться, и спросила его:

— Ты знаешь Гостеприимный стан?

— Да.

— А знаешь, что туда опасно заглядывать? Там появился предатель Флегонт-старший.

— Меня бесполезно и предавать, и ловить, и ссылать: я уже в ссылке. Но все равно спасибо тебе!

— Я сказала на всякий случай.

В дорожном многолюдье было трудно распознать, кто нуждался в таком предупреждении, а кто не нуждался, и Аринка иногда говорила его невпопад.

Дальше разговаривать с Охотником она не пожелала, и разошлись каждый со своими думами. Охотник о том, что он, пожалуй, знает отца девочки. А нищенка Аринка о том, как жить ей. Эта дума тяготила ее больше всего на свете. Если девочку она иногда отвязывала от своей груди и нищенскую суму снимала с плеч, то думу, как жить, носила постоянно, без роздыха. Она понимала не хуже советчиков, что жить нищенкой, бродягой нельзя. Это и стыдно, и трудно, и гибельно обеим, особенно девчонке. Надо скорей устроить ее на постоянное место, в тепло, на хороший уход. Устроить, пока она на научилась тянуть руки за милостыней, клянчить: «Подайте», пока не спрашивает: «Мама, почему мы все время ходим? Почему спим в чужих домах и всегда на полу? Где наш, свой дом? Почему едим чужой хлеб? Почему носим все чужое и старое?» Она уже требовала, чтобы ее укладывали не на пол, а в кровать, давали ей настоящую постель. Уже заказывала матери: «Достань пирожок, конфетку».

Ирина понимала все, но шла нехотя, ей казалось, что легче умереть, чем сдать своего Ангельчика в сиротский приют.

Наконец они все-таки пришли в город, в приют. Прежде всего и девочку, и мать осмотрела докторица и дала заключение, что обе вполне здоровы. После этого их приняла для разговора заведующая приютом, старушка, одетая одинаково с докторицей во все белое. Она долго расспрашивала Ирину, кое-что из ее ответов записала и наконец велела принести выписку из метрической книги о рождении девочки Надежды Гордеевой и справку о ее семейном положении: кто отец и мать, где живут и работают, сколько получают, есть ли еще у них дети.

— Хорошо, принесу, — пообещала Ирина, а про себя решила: «И не подумаю». Ведь собирать такие справки значило самой воскресить страшную молву о своей связи с мятежниками, о своем предательстве, снова предать Юшку, навлечь позор и на свою девочку. Не много радости жить дочерью предательницы, мерзавки, подлючки. Самой Ирине, может, поделом такая слава, такая кара. А с какой стати страдать невинному младенцу? За компанию с глупой и грешной мамой? Нет, не сделает этого! Да если бы и захотела, Ирина не смогла бы достать справку о семейном положении: ее брак с Юшкой не был скреплен ни венцом, ни записью, по бумагам она считалась незамужней, а ее дочурка незаконнорожденной.

Когда она вышла от заведующей с девочкой на руках, дежурная няня спросила ее:

— Отказали? Приняли?

— Ни то ни сё. Велели представить разные бумажки. А это надо собирать по разным местам. Дело долгое, — посетовала Ирина.

Тогда няня утянула ее в свою каморку и зашептала на ухо:

— Да оставь так, без бумажек.

— Как это?

— Ну, подбрось. Толкни девчонку с улицы в наш двор, захлопни калитку, а сама бежать. Поневоле возьмем. Часто делают так. Берем, куда денешь.

— Ее толкнуть во двор, а самой убежать? — переспросила Ирина.

— Да, да.

— И потом?

— Ничего. Искать тебя не будут.

— А если я захочу повидать ее?

— Это уж украдкой, со стороны. Заметят — принудят взять обратно.

— Втолкнуть. Закрыть калитку. Убежать. Видеться украдкой, — раздельно, будто взвешивая каждое слово, сказала Ирина, затем решительно: — Нет, я не могу!

— Можешь отдать в дети, — посоветовала няня. — Есть охотники взять, приезжают к нам, выбирают. Твоя такая золотенькая, за нее быстро схватятся. Хочешь сведу? Есть тут одна бездетная семейка. Давно ищут подкидыша. Пойдем покажемся!

Ирина согласилась. Бездетная семья была торговая, богатая. Муж, жена и бабушка втроем занимали порядочный особнячок в два этажа. В нижнем — бакалейный магазин, в верхнем — несколько жилых комнат.