На Великой лётной тропе

Различил Прохор негромкий свист и ответил на него тем же. Вышли к камню человек десять мастеровых с шомполками, обступили Прохора, расспрашивали, где он укрывается. Отнекивался старик, шутил:

— Забыл, братцы. Сам дорожки к тому месту не найду.

Курили, прикрывая цигарки и трубки шапками.

Народ все подходил. Когда собралась добрая сотня, осторожно пошли к лесорубам. Выбрали небольшую артель человек в пятьдесят, работавшую на дальней лесосеке.

Месяц поднялся выше самых высоких гор, залил белым светом опустошенную деляну, поверженные ошкуренные деревья, шалаши лесорубов. Мастеровые окружили эти шалаши и приготовили шомполки. Прохор заполз в первый и начал будить:

— Вставай, братцы! И-их, как разоспались.

— Чего? Кто? Рано ведь! — бурчали лесорубы сквозь сон.

— Не шуми только, выходи из шалашиков на поляну.

Полезли лесорубы из шалаша, а Прохор приговаривал:

— Без скандалов. Вас мы не тронем, топоришки да пилы нам требуются. Сотенку я привел, тише, братцы, сотенку!

Выползли лесорубы и увидели, что они окружены.

— Товарищей-то будите… А, положим, не надо. Соберите нам топорики — и довольно, — приговаривал Прохор.

Не было особенного шума, разговоров, лесорубы покорно отдали топоры и пилы.

— А теперь спать. До утра в завод ни гугу, утром сказать успеете. А ежели поторопитесь, придем в другую ночь иначе говорить. Казенных топоров не брать! — наказал лесорубам Прохор.

— С чего вы только нас обижаете?

— У всех отберем, у всех, ни одного не пропустим мимо.

Лесорубы заползли в шалаши, а сотня мастеровых вернулась в завод. Пилы и топоры утопили в пруду.

— Все в пруд, ничего домой, ни одной штучки! — велел Прохор и сам отправился в сторожку.

Обезоруженная артель послушно всю ночь пролежала в шалашах и только утром с котлами и котомками пришла в завод.

Вызвали управляющего Эрнста Рабэна. Приехал он на пролетке и прямо из нее крикнул:

— Куда вы?

— Домой. Это уж не работа, когда по ночам приходят и струмент отнимают.

— Кто приходит? — Рабэн выругался по-немецки. В минуты сильного волнения он забывался и переходил на язык своей родины. — Говори толком!

— Мы не знаем, кто. Мастеровые, знать. Пришли и взяли. Струмент-то денег стоит, а ты ведь платить за него не будешь!

— Дам новые топоры и пилы.

— Не надо. Чтоб из-за твоих топоров головы потерять? Расчет давай!

— Ох, и народ, скверный народ! — Рабэн снова выругался.

— Поторопись с расчетом-то, нам двадцать верст идти.

Эрнст плюнул и закричал на кучера:

— В контору!

Лесорубы поплелись за ним. В конторе их еще уговаривали взять казенный инструмент и продолжать работу. Но они были безнадежно несговорчивы.

— Не возьмем. Расчетец.

— Не будет вам расчету, контракт нарушаете!

— При чем тут мы, коли вы чужой лес изводите?!

Лесорубам выкинули расчет.

— Убирайтесь, сиволапые!

Каратели по всему заводу искали топоры и не нашли ни одного, который бы лесорубы признали за свой.

Вечером того же дня, боясь за свой инструмент, отказались работать еще две сотни. К оставшимся в каждую артель поставили по пятерке карателей. Простояли они у шалашей с неделю, но ни разу мастеровые не пришли к лесорубам отнимать их топоры. Зато в самом заводе начались «шалости». Трое молодцов в полуночь избили арендатора перевоза и обломали у парома важные части. Арендатор сбежал, не мог его удержать ни контракт, ни задаток, который выплатило ему заводоуправление.

Эрнст Рабэн объявил новую сдачу перевоза, но ни одного желающего взять перевоз не явилось; тогда он вызвал Еграшку и сказал:

— Пусть твой отец берет перевоз.

— Отца нету, он ушел искать работу.

— На какой завод?

— Не знаю. Где придется, там и будет. Теперь много не навыбираешь.

Перевоз взяло все общество, а работать на нем поставило Настю.

Управляющий остался недоволен, но протестовать не стал: не мог жить и работать завод без перевоза. Сам Эрнст часто пользовался им.

Прибегала Настя в Шумской завод к Ирине и радовалась:

— Теперь не умрем, перевоз мне отдали. Хитер управляющий, отцу хотел сдать, а приди отец, схватили бы его. Аринушка, сходи к нему, расскажи про все наши дела. Еграшке и мне нельзя, за нами следят.

Таясь по-за горам и лесам, Ирина пробралась к Прохору в тайничок. Он, слушая ее, радовался:

— Наша возьмет. Вот она, дружба-то, какую силу имеет! Не будь ее, будь разлад, загнали бы нас в щель. Теперь бы остальных лесорубов спровадить. Передай Еграшке и всем, покуль сидели бы смирно. Насчет лесорубов я придумаю что-нибудь.

И в тот же день, отпустив Ирину домой, Прохор отправился к лесорубам. Подгадал к ужину, когда все были в сборе, и сказал:

— Дороги вам головы — уходите домой. Только, чур, меня не трогать, я мирный человек, переговоры вести пришел. Таких и на войне не трогают. Да у меня сейчас сотенки две стрелков за деревьями прячутся.

Упомянул про стрелков, и лесорубы сразу же сдались:

— Уйдем, уйдем, пощади только.

— Завтра же, без затяжки! — требовал Прохор.

— Утром уйдем, дай переспать, ночью получку не выдадут.

И действительно, утром ушли, даже поваленный лес отказались чистить и вывозить.