На весах греха. Часть 2

Нягол подливал ему коричневатой жидкости, добавлял льда и слово за словом вытягивал из странного гостя такие подробности о людях и государствах, какие ему и не снились. В прошлом веке, лет за десять до русской кампании Корсиканца, рассказывал Гном, на пирушке в Авиньоне я шепнул в белое ушко одной монахине, что юг в своих набегах на север обречен на поражение, ибо буйство его огня недолговечно. Кто бы мог предположить, что она близка к высочайшей свите, а может быть и к самому Корсиканцу… И я оказался в его компании, он своей рукой подливал мне «Бордо», заставлял повторять авиньонское пророчество, резко смеялся и повторял: «Ох уж эти холодные души и ледяные умы, на этом свете нет ничего более преходящего и ничего более вечного, чем страсть! Я взбунтовал Европу для великих страстей, а теперь смотрю на вас, жалких гасителей на службе разума». Ваше величество, сказал я, ибо к тому времени он уже провозгласил себя императором, ваше величество, нет огня, который нельзя было бы угасить или который не погас бы сам, кроме божественного пламени Солнца. Верно, вы взбунтовали народы, по вместо того, чтобы сократить расстояние между человеком и государством, вы его увеличили, оно стало еще больше, чем до Четырнадцатого июля. Когда-то в одной афинской бане, давно, еще до рождения Христа, я слыхал от одного грека, что тайна их государственного устройства в том, что они выбрали масштаб один к одному, такой масштаб не позволяет чрезмерного накопления силы и насилия… «В афинской бане, говоришь? С голыми Афродитками, а? — басил Корсиканец. — Передай своему греку привет от меня и скажи ему, что после Рима масштабы стали другими. Они изменились навсегда…» Тогда, маэстро, мне впервые пришло в голову, что Наполеон путает побуждения с интересами — типичная ошибка лидера на финише…

Старик, с надеждой спрашивал Нягол, а не был ты в нашем городе, когда его бомбили американцы? Гном отхлебывал виски, собирал в пригоршню реденькую бороду, оглаживал ее и хитро посматривал на Нягола. Знаю, какая у тебя рана, человече, ту же рану ношу и я, он тыкал себе на грудь. Если ты думаешь, что юный принц менее коварен, чем аэроплан, ошибаешься. Я потерял свою Белоснежку, ее отняли у меня в самом разгаре чувств — с тех пор я стал мал ростом и вошел в сказки… Не ищи свою любимую, не расспрашивай о ней, она не вернется, — я знаю, что говорю. И запомни: порой судьба расплачивается странной монетой. Она отняла у меня Белоснежку — и сделала меня свидетелем страстей человеческих. Забрав у тебя девушку в далеком сентябре, она дает тебе взамен трудное отцовство, к которому ты должен быть готов…

Нягол растирал большими руками тощие плечики Гнома, а тот повизгивал от боли и удовольствия…

Через две недели действительно появился Весо Как обычно, он путешествовал инкогнито, но местным властям не составляло особого труда узнать о его приезде. И все же Весо появился неожиданно, в ранние послеобеденные часы. Нягол в это время спал, и он сел ждать.

Очень скоро в палату явился главврач. Весо не пожелал будить больного, и они перешли в кабинет. Пока врачи докладывали о состоянии Нягола прибыл Трифонов. По одному его взгляду хозяин кабинета понял, что его ждет строгое внушение за запоздалый звонок в комитет.

Однако врачи обрадовали гостя: Нягол быстро идет на поправку, уже выходит на прогулки в парк разумеется, в сопровождении сестры и врача. Состояние товарища Нягола, добавили врачи, не раз было критическим, пришлось повторно класть его на операционный стол, но все это в прошлом, рана почти затянулась, температура нормальная, но самое главное — к больному вернулся аппетит, причем такой, как и полагается настоящему болгарину старой закваски. Вообще кремень, не человек, а самообладанию его можно позавидовать.

— Они соратники по подполью, — вставил Трифонов, показывая взглядом на Весо. — Старые боевые товарищи…

— Было, да быльем поросло, — сказал Весо. — Значит, будем считать, что все в порядке?

Все разом кивнули, Весо поблагодарил, и врачи гуськом вышли из кабинета. Остались только Весо, Трифонов да главврач — он не понял их желания поговорить с глазу на глаз и слушал так внимательно, будто хотел выучить наизусть каждое слово.

— Насколько я знаю, вас подробно информировали о случившемся, — начал Трифонов. — Следствие закончено, готовим выводы.

— Ага, — сказал Весо. — И какие же?

В глазах его маячила насмешливая искорка.

— Разумеется, прежде всего политические. Но и моральные.

— Не знаю, какими будут ваши выводы, но, очевидно, нам есть над чем задуматься. Во-первых, разве этого человека не знали раньше? Сведения показывают, что он уже давно распоясался. — Весо искоса глянул на собеседника. — Во-вторых, оружие. Как это вообще возможно?

— К сожалению, оно у него осталось еще с антифашистских времен. Служебный пистолет он давно сдал.

— А вы лично знали этого Еньо?

— Бегло.

— А когда его решили лишить звания, вы с ним не беседовали?

Трифонову наступили на больную мозоль: это неприятное дело он перепоручил другим.

— Это мое упущение… Я был очень занят, да и кто мог предположить…