На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Утро сырое и туманное, молочно-сизая пелена заволакивает окрестность. Финны обладают тем преимуществом, что вся местность ими уже пристреляна. Мы же лупим наугад, не в состоянии даже наблюдать свои же собственные разрывы из-за полного отсутствия видимости.

Картина оперативно-тактического состояния на этом участке оказалась совершенно неясной, и на разведпланшете господствовал тот же туман, что и вокруг нас в природе. Слева залив Суоменведенпохья, справа – озеро Лайна-лампи и непроходимые болота. Кругом лес, валуны, канавы, из-за дождя полные воды. Ширина дефиле местами равна километру, местами суживается до пятисот метров. Пехота забивается под камни, копает под ними «лисьи норы». Но гибельный огонь финских минометных батарей выковыривает свои жертвы из этих, казалось бы, неприступных убежищ. Стрелковые роты несут огромные потери – контакта с местностью, о чем говорил Шаблий накануне, нет и в помине. Адаптация в боевой обстановке идет с огромным трудом. Сам я весь день мотаюсь то по наблюдательным пунктам дивизионов и батарей, то на огневые позиции в дивизионы.

– Как тут у вас? – спрашиваю я Заблоцкого.

– Не важно, – отвечает Заблоцкий, – финская артиллерия житья не дает. А у нас на шесть стволов четыре газика. Огневые занимаем посменно. Только начали окопы рыть – налет. Страшной силы налет. Ну, командир взвода и Пастухов – такой крупный, мосластый мужик. А командир взвода, лейтенант, только что прибыл – я и фамилии спросить не успел. Так они в этот только что отрытый окопчик и нырнули. А я, сержант Крайнов – такой с усами, помнишь? Да сержант Ильинский, ленинградец. Так мы прямо на землю упали. А он утюжит: разрывы то справа, то слева, ну и мы – то в одну сторону, то в другую елозим. Страшно, ужас берет. Ильинский не выдержал и побежал. «Я в камни!» – кричит. Там, в камнях, его и накрыло: осколок в ладонь величиной весь пах разворотил и бедренную артерию порвал. Наводчика Алексеева ранило, татарина Галимутдинова тоже. Как налет окончился, все в машину лезут, кричат: «Я ранен, я ранен». Подошел я к окопу, а там Пастухов и этот лейтенант новенький – оба наповал. Что делать-то? Один я на батарее – ни комбата, ни КВУ, ни взводного. Один я. Что делать?!

– Свое дело делай, а я Шаблию доложу – что-нибудь придумает.

– А вон смотри, – говорит Заблоцкий, – лесная дорога в ста метрах. Шла по ней упряжка конной артиллерии да пехоты до взвода. Тоже под налет попали. Лошадей всех переколотило. Да и людей не миновало.

Едва я покинул батарею Заблоцкого, как начался новый налет минометной профилактики. Похоже, что финны собираются переходить на круглосуточный режим. Наши все остервенились, злость распирает людей, но никто ничего не знает кроме того, что творится у него под носом. Сломленный усталостью, я забился между какими-то валунами, укрылся с головой плащ-палаткой и забылся неспокойным, тревожным сном.

И вот, было то наяву или во сне, разобраться в том не могу, но видел я отчетливо и ясно – видел, словно живую, покойную свою бабушку Олю, ее лицо: скорбное, суровое и доброе. Она предупреждает меня о том, что день грядущий грозит нам бедою и что я должен быть ранен в третий раз. Видение исчезло, как бы растворилось в молочном сумраке тумана. Плащ-палатка отволгла, напиталась влагой и стала словно железной.

– Рассказывай, что во сне видел? – улыбаясь, осведомляется Шаблий.

И я, как мог, пересказываю свой сон. Шаблий слушал внимательно, не улыбался. А погрузился в какую-то отрешенную задумчивость.

26 июня. Поутру высота 41,6 была взята с ходу. Очевидно, прошедший день не пропал даром: наша разведка все-таки прощупала слабые стороны обороны финнов, и мы нанесли в это утро уже целенаправленный минометно-артиллерийский удар соответствующей большой мощности, обеспечив пехоте прорыв к высоте 43,8 и далее к реке, соединяющей залив Суоменведенпохья с озером Лайна-лампи. Глубину прорыва, не превышавшую и восьмисот метров, наша пехота преодолевала почти весь день. Обилие болот не давало возможности использовать танки, самоходные установки с должным эффектом. Бой велся исключительно силами пехоты при мощной поддержке минометно-артиллерийских батарей. Мы шли вслед передовых атакующих цепей стрелков – шли за ними на расстоянии, не превышающем двухсот метров.

Погода к вечеру прояснилась, сквозь редкую пелену сплошной облачности стал просматриваться мутно-размытый шар неяркого низкого солнца. И шар этот не грел, не исходило от него ни тепла, ни света, но в душе все-таки что-то просветлело. Командно-наблюдательный пункт наш на высоте 43,8 – возвышение над местностью составляет почти двадцать метров. Это дает нам явные преимущества и расширяет круговой обзор.

На НП появился Герасимов. Он в Выборге занимался похоронами Гречкина и Орлова.

– Ну как там? Что? Говори. – Шаблий смотрит исподлобья, напряженно и даже сурово.

– Все прошло тихо, спокойно, без шума. Рапорт ваш передал Михалкину.

– Так, – как-то мрачно произнес Шаблий. И после некоторой паузы спросил: – Никто не интересовался: прокуратура, особый отдел?