На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

10 июля. Со 2-го Украинского фронта в полк приехала жена Федора Елисеевича, Нина Михайловна – лейтенант административной службы, на должность завделопроизводством. Худенькая, веселого и общительного нрава, Нина сразу же включилась в тяжелую и трудоемкую работу штаба полка: вела переписку, печатала на машинке кипы бумаг, корректировала документы. Впечатлительная и непосредственная в своих реакциях, Нина вносила в отношения людей военных, приученных к дисциплине и субординации, тепло давно оставленного и забытого дома.

– Ой, ребята, – говорила она, смеясь, – когда я с Южного фронта через Москву ехала, по радио услыхала, как про наш полк передавали, что ему звание «Выборгский» присвоили. Да, да. Так и сказали: «Полк майора Шаблия». Ну, я так прямо и заревела от радости. Люди смотрят, думают: «Вот дура». А я стою и реву. И слезы, слезы катятся.

А в Ленинграде меня Богданов и Солопиченко встречали по фотокарточке. Они ж меня в лицо-то не знают. Так Федя им мою фотокарточку дал. Я иду по перрону, а они кричат: «Она!» И ко мне. А потом по Ленинграду ходили. Я, дура, вместо сапог туфли надела, пофорсить решила. А ноги-то отекли. Так я туфли-то сняла и босиком между двух красавцев капитанов по Невскому проспекту топала. Слава богу, патрули не остановили. А то было бы дело.

14 июля. Получен приказ командующего 21-й армией генерала Гусева: «Перейти к стойкой и стабильной обороне на занимаемых рубежах».

В тот же день командир полка, собрав офицеров, просил обратить особое внимание на общее моральное и психологическое настроение людей.

– Переход от одного вида боя к другому, – говорит Шаблий, – от наступления к обороне, всегда и во всех звеньях, сопровождается обсуждениями, предположениями, догадками. Люди, обладающие опытом, сравнивают ситуации, ищут аналогий. Люди неопытные – беспокоятся. Одним кажется, что лучше наступать; другим – сидеть в обороне. Это обстоятельство необходимо учитывать. Решать глобальные вопросы должно высшее командование. У нас же своих забот по горло. А именно: совершенствовать боевую подготовку, тренировать себя и подчиненных к грядущим боям – тренировать как физически, так и умственно, и морально. Серьезных действий тут вряд ли можно ожидать. А вот пехота и минометные батареи еще способны показать нам свой «финский характер». Учтите это! Мы – минометчики – нужны здесь более, чем где бы то ни было. И вся ответственность за оборону ляжет теперь, несомненно, на наши плечи.

«На фронте затишье, – записываю я себе на память, – наблюдаю за противником и вижу, как финны с термосами ходят за ужином. Осколок все-таки дает себя чувствовать». Разведчики тоже готовятся к ужину: Ефим Лищенко печет оладьи – трофейной муки в батарее управления запасли несколько мешков. «Природа здесь – чудо, – продолжаю я свою запись, – хорошо лежать на скале у обрыва и слушать шум прохладного ключа. Красные домики вдали, на финской стороне, кажутся игрушечными. Внизу, по берегу солдаты купаются в озере. Я не рискую – очень холодная вода. Когда приходит командир полка, все собираются внизу. Вне строя Федор Елисеевич веселый человек и простой в обращении. Он с большим удовольствием слушает песни Юхвима Лищенко. Одним словом, отдыхаем, и нервы успокаиваются. Оклад мой 812 рублей плюс 50 % полевых, итого 1218 рублей. Из них: заем 150 рублей и по аттестату матери 300».

Окончив писать, я спрятал написанное во внутренний карман гимнастерки, специально для этого пришитый мною с изнанки. Время позднее, надвигается тихая летняя ночь.

15 июля. Раннее утро – чистое и прозрачное. Справа и сзади, за озером подымается солнце, и его косые лучи отбрасывают длинные тени. Я сижу у стереотрубы и, вращая винтом, наблюдаю за противником. Ничего подозрительного, что могло бы привлечь внимание. Лишь где-то слева ухо уловило несколько одиночных минометных выстрелов. Потом все смолкло, и воцарилась тишина. Ефим Лищенко печет к завтраку оладьи и напевает себе под нос замысловатую мелодию только лишь одними междометиями. Мелодия вдруг прерывается, и я слышу отрывистое: «Здравия желаю, товарищ капитан». Я оборачиваюсь и вижу Коваленко, поднимающегося ко мне наверх.

– Как тут у вас, тихо? – спрашивает он меня.

– Тихо! – отвечаю я.

– Там с пехотой какая-то суетня, – говорит Коваленко, и в голосе этого спокойного человека проскальзывает явная взволнованность, – черт их знает, опять смену полков, что ли, производят? Вот я и пошел посмотреть, а заодно и НП проверить. Смотрю, одна наша батарея огонь ведет. Спрашиваю: «По ком бьете?» – «А вон, – говорит, – там люди какие-то бегают». Смотрю, а это пехота соседа слева суетится. «Ты, что же, – спрашиваю, – по ним бил?» – «По ним», – отвечает.

– Кто же это такой прыткий? – задаю я вопрос.

– Ладно, оставим, – говорит Николай, уже пришедший в себя, и добавляет: – Я ему сказал, дураку: «Если только там жертвы будут, под трибунал пойдешь».