На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Так оно и есть. На протяжении всего дня на нашем участке происходила смена частей: новая часть, проходя сквозь боевые порядки «старожилов», занимала оборону первой линии траншей, а старая часть, передав недвижимое имущество и инженерные сооружения, развединформацию и схему огня, выводилась в тыл. Процедура эта довольно длительная, требующая особой осторожности, тщательной маскировки и хорошо спланированного графика движения подразделений. Иначе ничего, кроме суеты и толкотни, на дорогах и в траншеях не получится. Помимо всего, следовало опасаться артиллерии и минометов противника. И если бы меняющиеся части могли попасть под минометную профилактику финнов, подобно тому как вчера это случилось с тернопольскими мужиками, возникла бы страшная и критическая ситуация.

Спустившись вниз со скалы, я наблюдал, как шли на передовую, продираясь сквозь лес и обходя открытые места, нестройные толпы солдат. Вначале они показались мне такими же, как и наши, в стиранных и перестиранных, задубленных от пота, блеклых гимнастерках, с вещевыми мешками за спиной и скатками через плечо. Но чем больше всматривался я в лица этих солдат, тем чаше чувство неосознанного беспокойства проникало мне в сердце. В чем дело, думал я, что так волнует душу при виде этих обычных русских мужиков?! Наконец догадался – лица этих людей! Вот что подсознательно беспокоило меня. Много солдатских лиц успел повидать я за время, проведенное на передовой. Видел усталых и озлобленных, веселых и пьяных, видел умных и глупых, хитрых и простодушных, тупых и остроумных, ленивых и трудолюбивых, замкнутых и общительных. Видел самых разных по характеру, возрасту, темпераменту и воспитанию.

Здесь же было нечто совсем иное – было то, с чем мне еще не приходилось сталкиваться. Большинство солдат, проходивших мимо, смотрели мрачно и отчужденно. Это не было ненавистью или неприязнью. Нет! Это был взгляд полного безразличия, состояния фатальной отрешенности. Такой взгляд довелось наблюдать мне однажды – у приговоренного к расстрелу на краю вырытой могилы.

По дороге из тыла шли Смилык с термосом за плечами и новая смена разведчиков-наблюдателей и телефонистов.

– Что там, сзади? – спрашиваю я у своих ребят.

– Умора, товарищ лейтенант, – смеется Смилык, – пехота, як те чумаки с Хохландии, на волах идуть. Знаете это: «цоб цобэ батько». 3 виткиля воны таки узялись?

– Слышал я, «запорожская» это дивизия, – говорит Квасков, – за взятие города Запорожье ей такое звание присвоили. А теперь вот, значит, их сюда перебрасывают.

– Сначала они вроде как на переформировании были, – перебивает Кваскова Логинов, – и уж потом их сюда-то кинули.

– Ладно, – говорю я, – сегодня глядеть в оба. У приборов не спать! Свободный наряд отдыхать внизу будет. В тылы не пойдет.

В три часа дня на НП появился капитан Солопиченко. Он уже принял дивизион от Коваленко и пришел на передовую ознакомиться с обстановкой. Землянка его дивизионного наблюдательного пункта вырыта неподалеку, слева от нашей скалы. Встретились мы с Георгием как старые и добрые товарищи. Тем не менее я чувствовал явное превосходство Георгия над собой – не потому, что он капитан, а я лейтенант. Нет. Я видел в нем натуру в военном смысле более совершенную и органичную, способную на большую отдачу, на большую волевую нагрузку.

– Как в госпитале? – спрашиваю я у Георгия.

– Отдохнул, – отвечает, – видишь, рожу какую нагулял. По Ленинграду пошлялся. Штаны дырявые на крепкие сменил.

– А у меня и те, что были, у покойного Зинкевича сперли.

– Ничего, – смеется Георгий, – новые получим. Как тут у вас?

– Пехоту новую видел? Что скажешь?

– Поживем – увидим.

– Не нравятся мне что-то эти запорожцы. Видел, как вчера при штабе тернопольских мужиков раскурочило?

– Если уж откровенно, – мрачно заметил Солопиченко, – как бы тут похуже чего не случилось. Ухо востро держать надо. Знаешь, глядя на них, я сегодня сорок первый год вспомнил. Получил я тогда после училища взвод тяжелых гаубиц. И пополнение вот таких же мужиков из запаса. Провожу занятия. А сам вижу: слова мои от них отскакивают как от стенки горох. Спрашиваю: «Все ясно?» Молчат. Наконец, один из них и говорит: «Знаешь, сынок, не дури ты нам голову. Мы как немца увидим, враз руки подымем. Воевать мы не станем». И тут вот такое же случиться вполне может. Я это по лицам их вижу.

Командование наше также не доверяло запорожцам. Дивизию генерала Кроника, выведенную в тыл, расположили в трех-четырех километрах от переднего края обороны на линии второго рубежа траншей. А кроме того, были вызваны специальные заградотряды наркомата внутренних дел. Пожалуй, единственный случай на нашем фронте.

Ощущение скрытого беспокойства не покидает нас. Спали сном тревожным и чутким. Наблюдатели, усиленные дополнительными постами, реагировали на каждый подозрительный звук, на каждое неожиданное движение на стороне противника. Ночь, однако, прошла спокойно, и ничто, казалось, не предвещало беды.