На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

10 августа. Как уже было сказано, в пятистах метрах от хутора Талимюлля располагались боевые порядки гаубичного полка шестидюймового калибра, которые за последние дни финны стали обстреливать с завидной настойчивостью. Над нашим штабом нависла непосредственная угроза. Шальные снаряды, перелеты, недолеты, уклоны вправо-влево могли запросто накрыть нас. Оставаться тут становилось небезопасно, да и не имело никакого смысла. И командир полка дает команду: перевести штаб полка и батарею управления на мызу Тали, стоявшую на берегу небольшого и очень красивого озера Лейтимо-ярви. С точки зрения жилья мы ничего не выиграли, не выгадали, а в отношении расстояния до НП даже проиграли, так как теперь оно составляло без малого семь километров. Зато мы получили в свое распоряжение великолепную финскую баню.

Мне отведена небольшая комната на первом этаже, пройти в которую можно только лишь через помещение, где разместили солдат батареи управления. Тут стоят сколоченные из досок нары, пахнет махрой и потом. Вечерами шумно. Зато есть гарантия, что ни Куриленко, ни Князев не подойдут незаметно к двери, не прокрадутся, не станут подслушивать, чтобы затем накатать «телегу» в особый отдел контрразведки.

11 августа. Дверь комнаты отворилась, и на пороге остановилась фигура капитана в довоенной серого коверкота гимнастерке, синих галифе и хромовых сапогах. Капитан поставил на пол чемодан, не спеша опустил вещевой мешок, окинул взглядом комнату, улыбнулся какой-то очень застенчивой и даже безвольной улыбкой и представился:

– Капитан Микулин, Николай, начальник связи полка. Будем знакомы. Ты и есть начальник разведки? Здесь, что ли, койку ставить? – И он указал на пустующий угол у окна.

Солдаты внесли кровать, и капитан, сев на нее, смотрел на меня и улыбался. Как выяснилось, ему тридцать шесть лет, он кадровый командир довоенной службы. Выражение глаз какое-то доброе и страдательное, со слезою – такое выражение бывает у людей, склонных к запоям. Густая шевелюра с проседью и очень короткие пальцы рук. Микулин достал полбутылки «Московской», консервы, хлеб, сало и предложил выпить за знакомство, за совместную работу, за то, чтобы жить в мире и дружбе.

12 августа. В швейной мастерской нашего полка мне наконец-то сшили новую фуражку взамен той, которую рассекло осколком в бою у высоты 43,8, около круглого камня, 26 июня.

13 августа. Событие чрезвычайной важности: на должность заместителя командира полка по строевой части прибыл майор Куштейко. Он оказался человеком, дожившим до солидного возраста и ни на что не способным – ни на какое самостоятельное и ответственное дело. К чему бы он ни прикасался, он мог только все испортить, изгадить, расстроить и разорить. До войны майор Куштейко служил в конной артиллерии. Не отличался ни образованием, ни умом. О том, чем занимался в первые годы войны, распространяться не любил. Плотного сложения, ленивый и сластолюбивый, он сразил всех присутствующих первой фразой, исторгнутой из его чрева: «Снасиловать усих баб на земном шару невозможно. Но стремиться к тому нэобходымо!» Так и прилипла эта фраза к майору Куштейко, подобно клейму или «удостоверению личности».

15 августа. Наш штаб на мызе Тали посетил заезжий фотограф из политотдела армии. И я попросил его сфотографировать меня вместе с Павликом Серединым, вернувшимся из госпиталя, на фоне озера Лейтимо-ярви. Бороду и усы, по такому случаю, пришлось сбрить. Фотографический снимок – это большая редкость. Фотографии изготовляются маленькие и блеклые. И каждый, естественно, рассчитывает выглядеть, как выражаются, «в лучшем виде».

16 августа. Который день майор Куштейко торчит на нашем НП. Балагурит с Ефимом Лищенко или спит в «пещере». Как я понял, «подальше от начальства». У молодых лейтенантов в полку Куштейко не пользуется совершенно никаким авторитетом. Они охотно с ним балагурят, обращаются запанибрата, а приказаний его никогда не выполняют, если не видят, что исходят они от командира полка или начальника штаба.

Сразу же по прибытии в полк майор Куштейко избрал предметом своей страсти носатую и косолапую, толстозадую и грудастую Вальку Соловьеву – младшего лейтенанта медицинской службы и фармацевта полковой санчасти. Он тотчас обосновался в помещении «аптеки». А нажравшись казенного спирта, начинал буянить и лупить бедную Вальку.

– Ничего, – успокаивает нас майор Шаблий, и тонкий рот его кривится в усмешке, – в жизни и не такое еще случается.

Перед Куриленко и Князевым майор Куштейко демонстрировал семейные фотографии с женой и детьми. Хвастал своим старшим сыном-суворовцем. И отправлял большую часть своего оклада по аттестату жене.

– Мужик, потому и есть мужик, – говорил майор Куштейко молодым ребятам – лейтенантам и солдатам, – шо баба его содержить. Я таки могу зараз обслужить с десяток – пусть тильки харч да водку ставлють.