На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

– Благодать, – говорит он, – до перемирия использование рации в качестве радиоприемника строжайше запрещалось. А теперь лови – не стесняйся. Лишь бы питание было. Ну да у меня на базе свои люди – надо будет, и подкинут «питания». Так что, Андрей, не пропадем – хороший концерт всегда послушать сможем.

– Подожди, – говорю я ему, – не хвались. Придет Куриленко и либо припишет тебе «слушание вражеской агитации», либо заберет твою рацию в политотдел и сам станет слушать.

7 сентября. Мылся в бане. На улице дождь, ветер хлопает по стеклу мокрой веткой. На НП не пошел – отдыхаю. Вечером слушаем по рации концерт с участием Барсовой, Козловского и Шаляпина.

Николай, как и я, лежит на своей кровати с какой-то книгой в руках. И я не пойму, то ли он читает, то ли слушает.

– Ты что читаешь? – спрашиваю я Никулина.

– Не знаю. Чепуха какая-то, – отвечает нехотя.

– А зачем читаешь? – допытываюсь я.

– Ты вот мне скажи: Шаляпин «невозвращенец», да? «Враг народа», да? «С барина белого сдерите наркомпросовцы» – помнишь, как это у Маяковского?! Ты мог у себя дома пластинки Шаляпина слушать, не опасаясь, что донесут?! А? Так-то вот. А мы тут теперь по военной рации, да из самой Москвы самого Шаляпина слушаем. Чудеса. Скоро, Андрюха, «Боже, царя храни» запоем. – И Николай засмеялся, добродушно и незлобно.

8 сентября. Достигнута договоренность о том, чтобы на озере убрать тела убитых – наших и финских. На нашу сторону приезжал с делегацией какой-то финский майор.

Тут прибрежные камыши и камни открыли свои тайны – мертвецы покоились плотной массой, спрессованной ударами волн. Вода – древнейший символ Жизни – примирила и уложила рядом бывших врагов, не жалевших в борьбе друг с другом самого дорогого, что у них было, – жизни!

До нашего появления здесь, говорят, 265-я дивизия полковника Андреева с ходу пыталась форсировать Сало-ярви.

Я стою на довольно высоком гранитном прибрежном валуне, а подо мной на волнах покачивается тело молодого красавца капитана в хромовых сапогах, с нетускнеющей Звездой Героя Советского Союза на шерстяной гимнастерке. И тут же почти вплотную колышутся на волнах два финна – на груди у одного из них сверкает белой и голубой эмалью крест, продетый в петлицу серого суконного мундира.

По обоюдной договоренности сторон, финны вылавливают своих мертвецов, а мы своих. Похоронные команды работают молча, не обращая внимания друг на друга и следя лишь за тем, чтобы не столкнуться и не задеть друг друга веслами…

Тут приходится касаться факта, о котором мерзко, противно, стыдно писать и говорить. Среди нашей солдатни нашлись такие люди, которые лазали по камышам еще до начала работ похоронных команд и сдирали с убитых их ордена и медали, храня в тайне свое мерзкое дело.

10 сентября. День выдался по-осеннему ясный и прохладный. Надев телогрейку, я отправился инспектировать наблюдательные пункты батарей и дивизионов. Как это ни странно, но факт перемирия обернулся для разведки трудноразрешимой психологической проблемой.

– А нам-то что делать? – недоумевают разведчики.

Действительно, сидеть у стереотрубы сутками и фиксировать в журнале, как по финскому берегу слоняются солдаты, вроде как бы бессмысленно.

Наблюдения, естественно, никто не снимает. Более того, в штаб полка прибыла бумага об «усилении службы наблюдения». Только серьезное отношение у разведчиков к своим обязанностям пропало.

15 сентября. К вечеру вернулся с ревизии наблюдательных пунктов переднего края. Промок и вымазался. Погода дрянь – то дождь, то ясно, то тихо, а то ветер.

– Как там финны? – встречает меня вопросом Николай Микулин.

– На губной гармошке играют – мелодично так, певуче, сентиментально. За душу хватает. Наши разведчики млеют.

– Ты Куприна читал? Вижу – не читал! Военная казарма – это тоска зеленая. Военный человек без войны жить не должен.

– Почему? – недоумеваю я.

– Военный человек без войны – это здоровый человек без дела!

– А выход какой? Нет выхода! Вот и спиваются военные люди.

17 сентября. Пришло письмо от отца – небольшая открытка, написанная твердым каллиграфическим почерком с характерными завитушками. Он тоже на фронте и где-то рядом. Мобилизован как нестроевой и работает по финансовой части. Отношения у меня с отцом сложились сложными, натянутыми. И я был рад этой короткой весточке, тут же написав ему ответ.

19 сентября. Из полковой сапожной мастерской прислали мне новые хромовые сапоги, сшитые из трофейной кожи, добытой на полустанке при наступлении на Выборг. Одевшись парадным образом, в новых сапогах и при шпорах, я отправился на дежурство в штаб полка. Роль дежурного теперь несложная, и много времени остается свободным. На чердаке нашего дома обнаружили мы «Анну Каренину» и «Князя Серебряного» Льва и Алексея Толстых на русском языке, дореволюционного издания. Кому принадлежали эти книги? Кому-нибудь из русских эмигрантов.