На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Дойдя до лежащего внизу города, он принялся колесить по извилистым, темным переулкам, пока не дошел до маленькой дверцы, выходившей на задний двор полицейского дома. Через эту-то дверцу входили во всякое время дня и ночи шпионы знаменитого Манискалько[200].

— Дома ли его превосходительство? — спросил монах полицейского, сидевшего неподалеку от калитки.

— Дома.

— Мне нужно его видеть.

— Как прикажете о вас доложить, святой отец? — спросил полицейский, запуская свой волчий взгляд под его капюшон, чтобы разглядеть лицо пришедшего.

— Скажите, что пришел монах из Ганчи.

— Но имя ваше, имя, отец? Без этого его превосходительство не принимает… в такую пору. Нет ли, по крайней мере, у вас какого-нибудь значка?

— Нет.

— В таком случае…

— В таком случае скажите ему, что пришел Микеле да Сант-Антонино[201].

— Отлично, — сказал полицейский и стал подниматься по лестнице, чтобы доложить своему начальнику о приходе святого отца.

Тогда монах тоже вошел в дом (очевидно, он не хотел, чтоб его заметили на этой улице) и стал поджидать на площадке лестницы возвращения полицейского.

Не прошло и нескольких минут, как другой сбир[202], по-видимому, чином старше предыдущего, спустился по лестнице и, почтительно подойдя к монаху, произнес:

— Его превосходительство ждет вас, отец.

— Господин директор один? — спросил фра Микеле.

— Не знаю, — отвечал сбир и пошел вперед.

Пока монах и полицейский поднимаются по лестнице, расскажем вкратце биографии его превосходительства, директора полиции Манискалько, и его достойного собрата по деятельности, генерала Сальцано, коменданта Палермо[203].

Кроме фра Дьяволо, много других вождей санфедизма[204]летом 1 года предавали огню и мечу разные области Неаполитанского королевства. Они-то и оставили после себя учеников и последователей, которые впоследствии послужили главным контингентом бурбонской полиции.

В 1799 году Бурбоны бежали единственно по малодушию. Они были сильны войском, казною и множеством приверженцев, вокруг которых, после их бегства, мало-помалу стали собираться недовольные. Бароны, веря в скорое возвращение Бурбонов и ненавидя французов и новый государственный строй, собрали свою челядь и распущенных королевских солдат и создали партизанские отряды, занимавшиеся грабежами, поджогами, убийствами, совершавшие жестокости, поистине неслыханные.

В Абруццах на французов и либералов охотились Пронио и Родио[205]; в Калабрии — некий Шарпа; в Терра-ди-Лаворо[206] — фра Дьяволо. Некий Маммоне[207], мельник, украшал свой прилавок свежеотрубленными головами, пил человеческую кровь и собственноручно зарезал четыреста человек.

Впоследствии Нельсон, обольщенный красотой Эммы Гамильтон (достойной ученицы королевы Каролины[208]), уступая ее настояниям, нарушает только что заключенный с неаполитанскими патриотами договор и предает их в когти Бурбонов, вешает на снастях британского корабля старого адмирала Караччиоло, труп которого, брошенный в море, через нисколько дней снова является на поверхности, как будто требуя более почетного погребения[209].

Пример возбуждает к жестокостям едва усмиренных санфедистов. Неаполитанская чернь режет, грабит, жарит, ест, да, ест патриотов; нож убийц соперничает с секирой палача.

Король является в Сицилию, как в завоеванную страну. Он прощает лаццарони их грабежи (в том числе и ограбление казначейств), но уничтожает все привилегии городов, классов, провинций и начинает гигантские проскрипции, объявив возмущением всякое действие во время его побега.

Утверждают, что до двадцати тысяч человек было арестовано в одной столице за то, что говорили, писали, сражались, за то, что имели врага, пожелавшего донести на них[210]. Шпионство и пытка были положены в основание судебного разбирательства. Инквизитор Винченцо Спечиали[211], оскорблявший свои жертвы и их родственников, подделывал даже протоколы. Паскауле Бафа был уже осужден на смерть, когда Спечиали, чтобы выведать некоторые имена, уверял его жену, что он подвергнется лишь изгнанию. Узнав о его приговоре, друзья прислали Паскуале яд, но он отказался принять его, желая умереть на эшафоте. Веласко, напротив того, когда Спечиали сказал ему, что он будет казнен, ответил: «не вами», и бросился из окна. Черило, на вопрос, какова была его профессия в царствование короля Фердинанда, отвечал: был медиком. — А во время республики? — Представителем народа. — А теперь? — Теперь я герой! — И отказался просить помилования у короля и Нельсона, которых когда-то лечил.

Виталини, идя на казнь, продолжал играть на гитаре и, выходя из тюрьмы, сказал смотрителю:

— Поручаю тебе моих товарищей. Они — люди, и ты сам когда-нибудь можешь сделаться несчастным[212].