На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Казнено было: до трехсот человек — патрициев, литераторов, воинов; два епископа; молодые люди двадцати и шестнадцати лет[213]. Множество граждан было осуждено на менее тяжкие наказания. Был отменен колокольный звон для умирающих во время казни, потому что приходилось звонить чересчур часто; палачу платили не по числу казненных, а поденно, в видах экономии. Полицейские рыскали по провинциям, вылавливая врагов бурбонского деспотизма. Показаний двух из них было совершенно достаточно, чтобы лишить человека свободы и жизни.

Если принять во внимание, что жертвами этих гонений являлись всегда граждане, составлявшие цвет нации, то нам не покажется преувеличенным мнение историка, что Бурбоны отодвинули неаполитанское королевство на двести лет назад[214].

Затем посыпались награды. Кардиналу Руффо[215] достались несметные богатства[216]; другим — поместья и титулы, в том числе и простым разбойникам, бежавшим от виселицы. Но всего щедрее был король относительно Нельсона и его любовницы, и титул герцога Бронтского опозорил имя победителя при Абукире[217].

Вот в какое время родились Манискалько и Сальцано. Вот в какой школе они созрели.

Манискалько — палермитанец. Родившись от бедных и безызвестных родителей, он с самой ранней молодости поступил в бурбонские жандармы, доступ в которые был открыт только людям, перебывавшим, по крайней мере, в десяти острогах и имевшим свидетельства в отъявленном негодяйстве.

Маркиз Карретто[218], питавший самую отеческую нежность к этой сволочи, остановил благосклонный взгляд на Манискалько, найдя его совершенно достойным себя. После некоторого времени предварительного испытания, он сделал его своим секретарем и тот весьма скоро доказал маркизу и Бурбонам свою ловкость и проницательность в делах, требующих этих качеств, в соединении с совестью, не знающей угрызений.

Когда генерал Филанджери[219], возвратив несчастную Сицилию Бурбонам, начал назначать новых директоров полиции, то не забыл и Манискалько. Ему отдан был во власть родной город Палермо, и ученик маркиза Карретто не замедлил затмить собою учителя.

Политика маркиза состояла в том, чтобы наполнять граждан ужасом, уничтожая в них всякую мысль о сопротивлении, бесчеловечно наказывая всякую попытку к нему, — одним словом, политика всех служащих и умеющих служить тиранам. При всяком покушении на восстание Карретто жег, истреблял целые деревни, подвергал пыткам подозрительных, если же виновные спасались бегством, обрушивался на их родственников и близких.

Манискалько точно следовал по стопам своего предшественника[220]. Пользуясь неограниченною властью, он не уважал ничего, ни перед чем не останавливался[221]. Ему удалось поставить полицию выше всех государственных учреждений. В Сицилии он был королем, поработив тупоумного Франческо II[222] страхом перед народом, а народ — страхом перед королем. Бурбоны обеих Сицилий, тираны страны, в свою очередь, имели над собою тирана — страх. Они никому не доверяли, кроме полиции, и весьма часто директоры и полицейские комиссары были их властителями.

Но вернемся к нашему герою. В 1849 году произошла драка между несколькими палермитанцами и неаполитанским гарнизоном. Манискалько притворился, что принимает это за возмущение. Драка давно кончилась и поссорившиеся уже забыли о ней, как вдруг является отряд солдат и, по приказанию Манискалько, хватают направо и налево, кто попадется. На другой день эти несчастные были приведены перед военный суд, который в несколько минут произнес над ними приговор и в пять часов пополудни, под конвоем полка солдат, осужденные были отведены на площадь, где, по словам Манискалько, произошло возмущение, и расстреляны. Всё это были невинные жертвы. Палермо и Сицилия были поражены этой неслыханной жестокостью. Манискалько только этого и хотелось: господствовать при помощи террора, — в этом заключался его идеал.

Его ненавидели, проклинали и боялись втайне, публично же оказывали всевозможное почтение. Раненый в церкви неизвестной рукой, он выздоровел и стал свирепствовать с еще большей жестокостью.

Теперь два слова о его товарище.

Джованни Сальцано в 1806 году, будучи всего шестнадцатилетним мальчиком, уже служил в шайке фра Дьяволо, который, как всем известно, был сперва монахом, потом грабителем, разбойником и правой рукой кардинала Руффо и, наконец, полковником королевских войск. Орды кардинала Руффо, в последней стычке с войсками Массены[223] были истреблены почти поголовно. Сальцано попался в плен. Отведенный в Неаполь[224], он был предан суду и за несколько убийств приговорен к смертной казни. Известие об этом наполнило его таким ужасом, что волосы на голове его поседели. Мать его, замечательная красавица, большая приятельница многих придворных, в особенности же министра полиции Саличети[225], пустила в ход все средства и добилась помилования сына.