На закате империи. Книга воспоминаний

Явилось немало охотников занять место начальника штаба в 1-м кавалерийском корпусе. Несмотря на все мои заслуги и награды, я, в сущности, не мог рассчитывать на утверждение в генеральской должности, не пройдя ценза командования полком. В пришедшей через два года революции с этим не считались, законы были не писаны, и на высокие посты попадали, вместе с очень способными офицерами, молодые мальчишки, недавно выпущенные из академии.

В октябре немцы произвели на Варшавском театре довольно смелый маневр. Оттянув свои войска к границе после удачных для нашего командования боев впереди Варшавы, они сосредоточили значительные силы в районе Торна[108] и сильную конницу к западу от Калиша.

Маневр германцев ускользнул от разведки Ставки и штаба Западного фронта. А в армии генерала Шейдемана, перешедшего в Лодзь, считалось, что они разбиты и спешно отступают.

Конный корпус Новикова, войдя в состав этой армии, был сосредоточен на фронте около 20 верст по реке Варте, находясь в армейском резерве.

Однако дальняя разведка, организованная моим штабом, доносила о сосредоточении крупных сил противника в районе Вислы, к югу от Торна.

20 октября из штаба 2-й армии была получена телеграмма:

«Начальнику штаба 1-го кавалерийского корпуса немедленно прибыть для получения приказа».

Приезжаю на немецком «мерседесе» – трофее 14-й кавалерийской дивизии – в Лодзь, узнаю, что штаб командующего расположился в лучшей гостинице города. Меня вводят в кабинет начальника штаба.

И кого же я вижу?

Моего милейшего Владимира Александровича Чагина, уже в роли начальника штаба армии.

Он дружески жмет мне руку и тотчас хвастает, показывая, как живет.

Усаживает, угощает сигарой, затем ведет в свою спальную комнату и в ванную со всеми удобствами.

– Видали что-либо подобное? Это вам не моя жалкая комната на Лукишках в Вильно, у Ренненкампфа.

Выражаю неподдельное восхищение и, наконец, спрашиваю:

– А как же немцы?

– Немцы? Здорово им попало, бегут. Пойдем к командующему, он вам даст сейчас директиву, она уже заготовлена для Новикова.

Шейдеман, все тот же бодрый, представительный генерал, каким я его помнил по его прежней службе в должности начальника 3-й кавалерийской дивизии в Ковно, армию получил на третьем месяце войны.

Встретил он меня тоже как старого знакомого и, вероятно, очень бы сконфузился, если бы я ему напомнил ужин у гусар, когда он уверял своего корпусного командира, что он не «мыловар».

И вот получаю знаменательную директиву: «Противник разбит и быстро отступает; коннице генерала Новикова начать энергичное преследование в операционном направлении на Калиш, который и взять. Вас ждет там богатая добыча».

На этой «богатой добыче» бедный Шейдеман вскоре и закончил свою карьеру командующего армией: был смещен; кажется, вместе с ним и Чагин.

Возле Калиша наши дивизии – 14-я и 8-я – наткнулись не только на сильную пехоту, но главным образом на крупную кавалерийскую группу генерала Бредова. Ни о какой атаке Калиша не могло быть и речи.

Немцы двумя конными дивизиями вышли во фланг и тыл 8-й дивизии генерала Зандера. Подобно тому, как было под Радомом, Зандер снова предпочел не вступать в серьезный бой, потерял связь со штабом корпуса, с соседней дивизией и ушел на два перехода назад, за реку Варту.

Это была первая неудача, выпавшая на долю кавалерии Новикова с начала войны и как бы первое предупреждение для его последующей карьеры; а для моего отчисления – прекрасный предлог.

И вот к Новикову стали поступать от генерал-квартирмейстера штаба фронта Бонч-Бруевича запросы – кого бы он предпочел из прилагаемого списка генералов к себе в начальники штаба.

На все предложения мой Александр Васильевич неизменно отвечал:

– Никого, прошу оставить полковника Дрейера.

Так продолжалось до конца октября 1914 года.

Бонч – брат ленинского секретаря Бонч-Бруевича[109] – выходил из себя, ища подходящего случая, чтобы пристроить Новикову своего протеже, генерала Залесского.

Этого Петра Залесского, известного по мирному времени изобретенным им полевым вьюком, с походной кроватью, Новиков меньше всего хотел иметь своим начальником штаба, зная его как человека грубого и очень неуживчивого.

31 октября того же года Новиков получает телеграмму: «Прошу командировать полковника Дрейера для доклада в штаб Западного фронта. Бонч-Бруевич».

Командир корпуса желает мне счастливого пути, совершенно не подозревая, что я к нему больше не вернусь и наша совместная служба навсегда закончена. Тот же немецкий «мерседес» с шофером Жоржем к четырем часам дня доставляет меня в Седлец.

Старший адъютант отчетного отделения Лукирский вводит меня в кабинет генерал-квартирмейстера. Бонч с места накидывается:

– Вы понятия не имеете о том, как ведется кавалерийская резведка; корпус Новикова не имел права отступать без серьезного боя. Вы не знали, что у вас на флангах, разведка ваша ниже всякой критики.

Сразу становится понятным по тону и манере обращения, что Бонч собирается меня съесть, сделав козлом отпущения.