На закате империи. Книга воспоминаний

За все три месяца, что мы стояли на позиции, он ни разу не посетил солдат в окопах, не выезжал в штабы полков. Все ограничивалось разговорами по телефону или приглашениями командиров полков к начальнику дивизии.

На позиции, то в полки, то в артиллерию, я ездил часто, и не столько по обязанности, сколько из-за малой склонности к сидячей штабной работе; никогда я ее не любил.

Обходя однажды позицию одного из полков, я зашел под вечер в землянку ротного командира, скудно освещенную сальной свечкой. Ротой временно командовал молоденький безусый прапорщик – его командир был ранен и эвакуирован. Убогая обстановка: походная кровать, скамейка и небольшой столик, на котором в рамке – карточка миловидной девушки. На вопрос, уверен ли он, что крепко стоит со своей ротой на позиции, получил ответ, что в своих солдатах он не уверен, так как впереди почти нет проволочных заграждений, рота очень растянута, резерв батальона далеко, немцы каждую ночь сильно обстреливают, а у него нет даже пулемета.

И под конец добавляет:

– Чувствую, господин полковник, что я буду скоро убит. И вот перед смертью решил проститься с моей невестой – это ее карточка – и даже написал ей письмо.

Предчувствие бедного юноши, к сожалению, сбылось. В ту же ночь немцы провели частичную атаку на узком участке фронта, перебили половину роты, вторую половину захватили в плен, а прапорщика закололи штыками в его землянке.

Не скажу, что Джонсон лично для меня был неприятный или тяжелый начальник, как, например, Епанчин для своего начальника штаба Эггерта, которого он довел придирками до неврастении.

Но не помню, сколько раз одна и та же плоская острота Джонсона повторялась за обедом в нашей столовой. Денщик обносит всех блюдом; генерал Джонсон спрашивает солдата:

– Что это там у тебя?

– Каклеты с гарниром, ваше превосходительство.

– С гавниром, говоришь?

– Так точно, с гарниром.

– С гавниром, – снова острит Джонсон.

– Никак нет, каклеты с гарниром, – конфузится солдат.

Присутствующим делается противно, и они опускают глаза в тарелку. А Джонсон, довольный собой, смеется и накладывает себе и котлеты, и «гавнир».

В декабре 1914 года наступили холода, часто случались снежные бури, и пришлось искать более удобное и отапливаемое помещение. Послали разведчиков по соседним деревням, и в одной из них нашли мало пострадавшую школу и два-три дома. В середине декабря наши солдаты их отремонтировали с помощью саперов.

В тот же период, едва я прибыл в Восточную Пруссию, генерал Залесский начал меня бомбардировать телеграммами:

«Верните немедленно три автомобиля и восемь лошадей, взятых Вами в Восточную Пруссию».

Отвечаю тоже телеграммой:

«Автомобиль один, его возвращаю, лошадей две, их оставляю».

Снова телеграмма:

«Вы взяли три автомобиля, реквизировали восемь лошадей, предлагаю немедленно вернуть, иначе донесу по начальству».

Отвечаю:

«Никаких трех автомобилей у меня нет, а тот, на котором приехал, возвращаю. Лошадей реквизировали командир корпуса и чины штаба, для себя взял только две, и за них уплачено корпусному интенданту по казенной расценке. Их оставляю. Справьтесь у интенданта. Прошу меня больше не беспокоить, можете доносить кому угодно».

Залесский прислал еще несколько таких же телеграмм, оставленных без ответа.

Но донос его пошел к Бонч-Бруевичу, а тот только и ждал случая, чтобы испортить мне военную карьеру.

* * *

Перейдя всем штабом с начальником дивизии во главе в новое помещение в местечке Даркемен и радуясь, что обрели некоторый комфорт, мы и не подозревали, что засиживаться здесь долго не придется. И, перебравшись на новые квартиры, мы решили даже отпраздновать эти события балом с дамами.

Труднее всего было найти этих дам. Но, вспомнив, что у командира 108-го Саратовского полка загостилась его жена, пригласили ее и поручили привезти сестер милосердия из дивизионного лазарета.

Самого Белолипецкого, командира Саратовского полка, я хорошо знал еще по Вильно, когда в чине подполковника он, старый холостяк, вдруг увлекся чужой женой, развел ее и женился.

Мадам Белолипецкая, веселая, жизнерадостная дама, отлично справилась со своей задачей и привезла на бал трех сестер в форменных платьях с красными крестами.

Бал удался на славу. Играл полковой оркестр, был сервирован холодный ужин, кроме водки, сделанной из спирта, обнаружилось и шампанское, специально привезенное из Вильно. Танцы сменялись один другим, дамам буквально не давали ни минуты отдыха. Больше всех резвилась командирша Белолипецкая, за которой очень серьезно приударил наш Джонсон.

И вот в мазурке он встал на одно колено, а она мотыльком полетела вокруг шестидесятилетнего ловеласа. Затем Джонсон нагнулся и совершенно неожиданно снял с Белолипецкой ее туфлю, схватил с буфета бутылку шампанского, налил в эту туфлю и с наслаждением выпил.

Все было так необычно и интересно, что даже музыканты на минуту прервали игру.

Под утро, когда довольные приемом дамы собрались уезжать, Джонсон, провожая, позвал штабного адъютанта и приказал положить мадам Белолипецкой в сани полдюжины шампанского. Тот немедленно приказание исполнил.