На закате империи. Книга воспоминаний

Среди бумаг пленного полковника было найдено донесение его начальника дивизии, что 20-й корпус окружен перед деревней Махарце, и теперь его пленение только вопрос часов.

На деле все произошло иначе, и немецкая дивизия не только ничего не окружила, но была отброшена, причем в плен попало около тысячи немцев с пятью офицерами, восемью пушками и пятнадцатью пулеметами.

Самым блестящим эпизодом атаки был, несомненно, акт безумной храбрости, проявленной моим приятелем по Вильно штабс-капитаном Шеповальниковым.

Когда я увидел в бинокль, что немецкие пушки у Махарце стоят узким фронтом вдоль дороги, стесненные лесом, и стреляют по нашим невидимым батареям, то поехал в одну из них, где находился Шеповальников, и говорю ему:

– Послушайте, Александр Александрович, хотите получить белый крест или золотое оружие? Если хотите, возьмите одну пушку, выведите ее из леса на дорогу и обстреляйте беглым огнем немецкую батарею.

Он без колебания согласился.

Орудие внезапно для немцев выехало на дорогу, на самую близкую дистанцию, и картечным огнем Шеповальников перестрелял орудийную прислугу и лошадей. Немцы не успели и опомниться.

В то же время наши цепи перешли в решительное наступление. У противника, не ожидавшего столь стремительной атаки, произошла паника, передавшаяся в тыл; дивизия их отошла, путь для 20-го корпуса оказался открытым. Все было кончено до полудня.

Небольшая деревня Махарце, не больше десятка домов, была переполнена ранеными немцами, придорожные канавы доверху набиты убитыми; тут же валялись артиллерийские лошади.

Я послал своему начальнику дивизии подробное донесение об операции и в ответ получил записку, написанную лично Джонсоном:

«Командир корпуса и я поздравляем вас с Георгиевским крестом».

Потери наши были незначительны. Больше всего пострадали уфимцы, потерявшие раненым своего храброго командира Отрыганьева. Он повел лично наступление своих трех батальонов, шел с цепями, вместо того чтобы остаться с четвертым в резерве.

* * *

Одержанная полками 27-й пехотной дивизии победа позволила войскам 20-го корпуса продолжать свое траурное шествие через Августовский лес.

Двигались медленно, черепашьим шагом, буквально продираясь сквозь чащу деревьев и кустов, по невылазной, смешанной со снегом грязи. Ночью идти было совершенно невозможно в непроглядной тьме. Усталые солдаты валились прямо в грязь и снег и засыпали мертвым сном.

Помимо того, немцы теснили со всех сторон, ружейная и пулеметная стрельба не прекращалась до рассвета.

Так шли еще четверо суток.

Днем 8 февраля сделалось совершенно очевидно для командира корпуса и для всего командного состава, что мы окружены со всех сторон. До выхода из леса перед Гродненскими фортами оставалось не более перехода, верст десять – двенадцать.

Булгаков, ехавший все время в закрытом экипаже (в нем он мог и спокойно спать), вышел наконец из него и собрал в покинутом помещичьем доме у поселка Липины всех генералов с начальниками их штабов на военный совет.

Совещание длилось почти целый день, так как обстановка быстро менялась не в нашу пользу. Авангарды дивизий наткнулись уже в самом лесу на сильные соединения противника, выдвинутые со стороны Гродно.

* * *

Когда вечером 28 января было получено приказание начать отход от Восточной Пруссии, правый фланг 10-й армии уже был обойден двумя немецкими корпусами. Они без труда отбросили всю нашу кавалерию, на следующий день вошли встык двух русских корпусов, вынудили группу генерала Епанчина отступить на Ковно, а затем, кружным путем, целый немецкий корпус пошел в глубокий обход через Калварию к Гродно.

В этом форсированном марше, по 60 верст в сутки, то в дождь, то в снег, когда дороги превращались в гололедицу и обозы не поспевали за войсками, немецким солдатам было приказано питаться их неприкосновенным запасом в ранцах. Артиллерию поставили на полозья, чтобы успеть заранее занять Сопоцкинские высоты, перед выходом из Августовского леса. И они успели занять эти высоты и поставить на них сильную артиллерию, которая прямой наводкой могла уничтожить всякое существо, выходившее из леса.

К вечеру 7 февраля картина трагического положения 20-го корпуса ясно обозначилась. Оставался один шанс – прорваться под покровом ночи, бросив все обозы.

В военном совете Булгакова приняли участие три начальника дивизий – генералы Джонсон, Розеншильд-Паулин и Федоров, начальники штаба корпуса генерал Шемякин, начальник артиллерии генерал Шрейдер, пять бригадных командиров, среди них генералы Чижов, Филимонов, Хольмсен и Беймельбург – всего одиннадцать генералов, и несколько офицеров Генерального штаба.

Царило уныние, никто из присутствующих не был уверен, что выйдет живым из этой западни. Обращаясь ко всем, Булгаков часто спрашивал и мое мнение – своего он не имел, и, когда я высказался за то, что для обеспечения ночного прорыва следует подумать о сильном арьергарде, так как немцы, несомненно, ударят с тыла, он немедленно с этим согласился.