На закате империи. Книга воспоминаний

«Сволочи», – подумал я, хотя было наивно предполагать, что немцы согласятся отпустить раненых.

Бой все продолжался. Стрельба усиливалась.

Вдруг мой верховой конь Гондурас, еще недавно бравший призы на скачках в Варшаве, повалился на землю, сраженный пулей в сонную артерию, и кровь брызнула темной струей, как из фонтана, на много шагов. Он тяжко захрипел, вздрогнул всем телом и застыл навсегда.

При других обстоятельствах моему отчаянию не было бы конца, но здесь я почти не почувствовал жалости и спокойно приказал моему верному вестовому Колесникову переодеть мое седло на его лошадь, а себе взять любую из тех, что бродили по лесу.

Было около полудня. Ни от одной части своего арьергарда я сведений уже не получал. Артиллерия моя расстреляла все снаряды и частью уже была взята немцами. От пехоты не осталось и следа, солдаты или сдались, или попрятались в лесу, побросав ружья.

Наступил конец. Оставалось или сдаваться в плен, или пытаться куда-нибудь уйти.

Подзываю Колесникова:

– Вынь-ка, братец, там из седла бутылку да дай чарки от фляжек, и поживей.

Может показаться странным, но у меня было предчувствие, что должно случиться какое-то несчастье, и поэтому, уходя из Восточной Пруссии, я уложил в седельные сумы, кроме нескольких лекарств, коньяк, бутылку шампанского, четверку чая, сахар и коробку гаванских сигар «Ноуо de Monterey» – подарок моей жены. Коньяк порадовал тяжело раненного Отрыганьева, а вот эту бутылку шампанского, не то перед смертью, не то перед тем, как нас схватят через несколько минут живьем немцы, я решил распить тут же под огнем. Было морозно и холодно, температура для этого благородного напитка самая подходящая.

Обращаюсь к Кислякову:

– Ну, полковник, повоевали, выпьем теперь по стакану вина перед тем, как уйти от немцев живыми. Бог знает, где и когда снова встретимся.

И я налил в алюминиевые чарки шампанского Кислякову, Кречетову, Махрову, себе – они не верили своим глазам. Мы чокнулись. И едва только выпили, как раздался страшный удар, и возле нас разорвался артиллерийский снаряд. Кисляков, без звука, упал мертвым на землю, застонал раненый его адъютант Соколов[110], меня слегка контузило, – предохранил одетый на голову меховой башлык, – Махров и Колесников, стоявшие рядом, не пострадали.

Но и эта смерть не произвела большого впечатления, настолько притупились нервы за десять дней, проведенных без сна, в боях, в постоянном напряжении, среди убитых, раненых и умирающих по пути, в грязи, людей и лошадей.

Снова повернулся к Колесникову:

– Давай коня!

Затем я громко обратился к столпившимся возле меня офицерам и солдатам:

– Кто не хочет сдаваться в плен, за мной! Верхом!

Вызвался пехотный капитан с 30 конными, своей охотничьей командой; конечно, Махров с вестовым и двое бравых старослужащих солдат, артиллерийских подпрапорщиков 53-й бригады.

Первой мыслью было стремление во что бы то ни стало прорваться и затем, скрывшись в лесу, обдумать, что делать дальше. Я хорошо знал Августовский лес еще по мирному времени, по моей службе в Вильно, дважды был командирован для его рекогносцировки в предвидении войны. Поэтому знал несколько убежищ, куда не вела ни одна лесная дорога. Главное было – уйти возможно скорее от немцев, и уйти не вперед, а в тыл, ибо впереди ожидал только плен.

Сколько раз я благодарил судьбу в течение моей долгой жизни, которая порой была жестока и несправедлива, но в пяти проведенных войнах не оказалась злой мачехой.

Так случилось и теперь.

Полевым галопом, с револьверами и винтовками в руках, мы промчались мимо немецкой батареи, где прислуга, окончив бой, спокойно отдыхала.

Ошарашенный появлением скачущей кавалерии, немецкий офицер успел только крикнуть: «Feuer!»[111]

Но солдатам не удалось и зарядить ружья, – мы вихрем пронеслись мимо и углубились в лес, еще долго продолжая идти усиленным аллюром.

Сидение в Августовском лесу

Гибель 20-го корпуса в Августовском лесу если и не была столь чувствительна для престижа русского командования, как катастрофа с армией Самсонова под Танненбергом, то все же понесенные нами потери были чрезвычайны.

Немцы захватили 9 генералов, – они целой группой находились вместе, окопавшись в лесу, возле фольварка Млынек, – почти всех офицеров, около 60 тысяч солдат, 290 орудий и, конечно, все обозы.

Одиночным порядком прорвались немногие, что-то около восьми офицеров, и среди них оказались, к счастью, полковник Белолипецкий и штабс-капитан Шеповальников. Они прятались в лесу, в картофельных ямах, и через несколько дней, двигаясь по ночам, вышли к своим.

Моя эпопея продолжалась дольше, не то 16, не то 18 дней. Я ни за что не хотел расставаться ни с лошадью, ни с моим преданным Колесниковым, ни с братом моих друзей Махровых, один из коих, кстати сказать, позарился на мою первую жену и на ней женился в 1909 году в Вильно.