На закате империи. Книга воспоминаний

К концу третьей недели нашего сидения в чаще леса усилилась артиллерийская стрельба и послышались сильные взрывы в районе Августовского канала. Как позже выяснилось, немцы уничтожили на канале шлюзы. Посланные к шоссейной дороге Августово – Гродно артиллерийские подпрапорщики вернулись радостные и возбужденные:

– Ваше высокоблагородие, немцы, наверное, будут отступать – все их повозки повернуты оглоблями к Августову.

Так оно и случилось. Русское командование, сформировав новую 12-ю армию, перешло из Гродно в наступление и отбросило немцев к Сувалкам, очистив Августовский лес.

26 февраля мы вошли в связь с казачьими разъездами и, возблагодарив Господа Бога, оседлали отощавших коней и двинулись в путь через тот же лес, к своим, в Гродно. Там находился штаб 10-й армии с новым командующим генералом Радкевичем и его начальником штаба Поповым.

Сперва генерал Попов, затем и сам командующий встретили меня, как выходца с того света. В числе пленных, объявленных немцами, я не состоял, и меня считали убитым. Начались расспросы, поздравления и всякие обещания дальнейшего продвижения по службе.

На деле все произошло совершенно иначе, о чем ни штаб, ни я тогда не подозревали и что выяснилось значительно позже.

* * *

Получив отпуск и предписание составить подробный рапорт о действиях 20-го корпуса, я по дороге в Петербург остановился на два дня в Вильно у своего бывшего, по Туркестану, начальника артиллерии генерала Савримовича, знавшего меня еще кадетом. Там же я и написал отчет о трагической эпопее наших войск и приложил к нему записку генерала Булгакова о награждении меня Георгиевским крестом.

Отчет этот был направлен великому князю Андрею Владимировичу, которому, как юристу, было поручено произвести дознание о действиях 10-й армии Сиверса, в связи с гибелью 20-го корпуса.

Потеряв все свое имущество, в Петербург я явился в том же грязном полушубке, порыжевших сапогах, обросший бородой – прямо в гостиницу «Астория» на Морской. Не теряя времени, в магазине Кнопа на Невском экипировался с ног до головы.

Первый, кого я увидел в тот день, и как раз возле Кнопа, был генерал Ренненкампф. Мы кинулись друг к другу навстречу и в течение недели, что я оставался в Петербурге, почти не расставались. Я ему подробно описывал наши неудачные военные действия, он с грустью рассказывал о том, как его отрешили от командования, и ему ничего не остается, кроме как шлифовать тротуары Невского проспекта.

По телеграмме приехали из Москвы моя мать и жена. Они в течение трех недель тщетно пытались узнать в Главном штабе о моей судьбе. Здесь же я снова увидел моего милейшего родича Николая Исаева. За завтраком в «Астории» Николай, наговорившись досыта с лакеем-татарином, после второй бутылки вина горько заплакал.

– В чем дело, Коля, что с тобой?

– Эх, братец, плохо мое здоровье. Недолго осталось мне жить, кровь идет горлом…

И действительно, недели через три он умер от язвы желудка. Однако перед смертью все же умудрился попасть со мной в «Виллу Роде» – знаменитое заведение, где устраивал кутежи с пляской Распутин, в окружении своих поклонниц, дам петербургского большого света.

* * *

Адолий Сергеевич Роде, владелец «Виллы Роде», был очень способный и редко одаренный человек. Уроженец Оренбурга, где проживала скромная еврейская семья Роде, мальчик Адольф проявил исключительные музыкальные способности и с юных лет разъезжал по провинции, давая концерты.

«Вилла Роде», с огромной сценой, великолепным садом, превосходной кухней и несравненным погребом иностранных вин, стала известной за пределами не только Санкт-Петербурга, но и Российской империи.

Артист и ресторатор Роде сумел привлечь к себе лучшие силы артистического мира и создать кафешантанную программу, непревзойденную в России. Своей конкуренцией он убил Крестовский сад и отбил у «Аквариума» богатую клиентуру.

Сам Роде сильно кутил и ежегодно ездил за границу, где ангажировал знаменитых артистов и, главным образом, артисток, за которыми усердно ухаживал. Тратил он много, сам сознавался, больше 200 тысяч в год.

Так длилось до революции, во время революции, и только при большевиках «Вилла Роде» перестала существовать.

В Петербурге в это время на сцену выплыл Максим Горький, открывший возле Зимнего дворца какой-то кооператив для ученых.

Роде, не видевший до того и в глаза Горького, быстро познакомился с ним, вошел в доверие и устроился в этом кооперативе экономом. Горьковское предприятие вскоре лопнуло; Алексей Максимович перебрался в Берлин, за ним двинулся в путь и Роде, прихватив свои бриллианты.

В Берлине, где в эмиграции в 1921–1923 годах находился и я, с женой и двумя детьми, Роде состоял первое время при Горьком. Жили они: Роде, Горький, его жена Андреева, любовник Андреевой большевик Крючков (секретарь Горького) и сын Горького Максим со своей молодой и очень красивой женой – все вместе в меблированном доме на Курфюрстендамм, в лучшей части Берлина.

Здесь Горький снова затеял какое-то благотворительное учреждение для ученых из России, при участии того же Роде, но ничего из этого не вышло.