На закате империи. Книга воспоминаний

Но когда два дня спустя при получении жалованья этот же адъютант удержал с генерала около сорока рублей за подарок его даме сердца, тот пришел в ярость и ни за что не хотел платить.

Отход из Восточной Пруссии

В то время, пока мы веселились, не подозревая, какая страшная драма ожидает не только нас, но и всю 10-ю русскую армию, немцы в середине января сняли с французского фронта три сильных корпуса, перебросили их в полной тайне к Кёнигсбергу, а оттуда двинули два против правого фланга 10-й армии, вдоль Немана, одновременно перейдя в наступление на всем фронте.

Фланг этот охранялся лишь частями кавалерии, занимавшей громадный лес к югу от Юрбурга, имения князя Васильчикова.

И вот неожиданно, как гром средь ясного неба, 28 января (по старому стилю) получаем телеграмму из штаба 20-го корпуса, куда по новой диспозиции перешла наша 27-я дивизия:

«Сняться с занимаемой позиции и немедленно начать с боями отход на Сувалки».

К полуночи полки подошли к сборным пунктам и двумя колоннами двинулись к русской границе. Бушевал ледяной ветер со снегом, не было видно ни зги за два шага впереди. Связь с правой колонной бригады генерала Бельмейбурга скоро была потеряна, ему приходилось все время отстреливаться от наседавших немцев, и только через двое суток он присоединился к дивизии.

Двигались почти без отдыха, с малыми привалами. К полудню третьего дня Джонсон, ведший левую колонну, после того как нас обстреляла немецкая батарея, вдруг исчез вместе с капитаном Шафаловичем. К вечеру получаю записку из Сувалок:

«На каком основании вы остались при войсках, а не сопровождали меня? Джонсон».

Отвечаю также полевой запиской:

«Полагаю, что место начальника штаба должно быть при войсках, особенно в настоящем положении. Не считаю возможным присоединиться к вам раньше, чем полки дивизии не подойдут к Сувалкам».

Ни одного слова упрека Джонсон не осмелился мне сделать, когда мы входили в город.

* * *

В Сувалках к утру 1 февраля находился весь генералитет 20-го корпуса во главе с Булгаковым. На военном совете, прошедшем под знаком усталости и уныния, ничего путного решено не было. Директива указывала, что пути отступления должны были вести через Сувалки на восток к Гродно, через труднопроходимый Августовский лес, по узким грунтовым и лесным тропам почти на протяжении 100 верст. Все пути к северу и к югу от этого девственного леса были предоставлены другим корпусам 10-й армии – они и успели проскочить к Неману. А шоссейная дорога от Августова на Гродно уже к вечеру 2 февраля была в руках немцев…

На рассвете того же числа три дивизии втянулись в злополучный лес, превратившийся ровно через неделю в их могилу.

Истощенные войска шли день и ночь, без сна, в стужу, по снегу, питаясь сухарями, что были у солдат в ранцах. Отставшие и раненые или замерзали, или попадали в плен; по ночам велась со всех сторон беспорядочная стрельба. Артиллерийские лошади выбивались без сил, без корма, вывозя по грязи пушки и снарядные ящики.

* * *

На рассвете 3 февраля авангард нашей 27-й дивизии был остановлен в лесу артиллерийским огнем перед самой деревней Махарце.

При главных силах 27-й пехотной дивизии кроме Джонсона находился командир корпуса Булгаков, его начальник штаба генерал Шемякин, начальник артиллерии генерал Шрейдер и офицеры Генерального штаба. Джонсон, ласковый с начальством, пользовался полным доверием командира корпуса. Хорошо знал Булгаков и меня по Люблину.

Получив от находившегося в авангарде дивизии полковника Белолипецкого донесение о том, что деревня Махарце занята немецкой артиллерией и пехотой и путь прегражден, начальство решило атаковать и прорваться.

Я вызвался поехать вперед, произвести рекогносцировку, войдя в связь с Белолипецким, и на месте отдать нужные распоряжения. Ни один из генералов не двинулся с места. Хотя, казалось бы, Джонсону сам Бог велел поинтересоваться, что происходит с его войсками. На самого Булгакова рассчитывать не приходилось, он уже достаточно размяк; его начальник штаба тоже не выходил из состояния апатии.

Найдя Белолипецкого сидящим в какой-то яме, с телефоном в руках, близ опушки леса у дороги, ведущей в деревню, – он уже связался со своим авангардом, – я переговорил с ним и вышел на дорогу, чтобы ознакомиться с обстановкой. После чего, пользуясь данным мне карт-бланш и в согласии с Белолипецким отдал от имени начальника дивизии приказание:

– 108-му Саратовскому полку продолжать действовать левее дороги. Полковнику Отрыганьеву с Уфимским полком рассыпать цепи в лесу правее и начать наступление. Трем батареям найти в лесу позицию для обстрела деревни.

Пока шла подготовка к этой атаке, по дороге из Махарце выехала парная повозка и спокойно двинулась по направлению к Августову. В повозке сидел немецкий полковник, убежденный, что находится в расположении своих войск.

Все было столь неожиданно для стоявших в лесу у дороги уфимцев, что они долго не решались схватить этого чудака.