На заработках

И опять Арина ставитъ ведерный самоваръ, опять гремитъ въ изб желзной трубой, суетъ въ самоваръ уголья и зажженныя лучины. На этотъ разъ въ изб хозяина не было, но Арина все время со страхомъ смотрла на дверь, ожидая, что вотъ вотъ онъ опять войдетъ… Черезъ полъ-часа, однако, пришли рабочіе пить чай. У бабъ опять зашелъ разговоръ про Арину. Новоладожскія доказывали, что Арин вовсе не нужно было артачиться передъ хозяиномъ.

— Экая важность, что хозяинъ хотлъ пошутить съ двкой! Другая-бы за честь сочла, говорила Домна.

Боровичскія бабы и двки стояли на сторон своей землячки Арины. Мужики держались середины и не присоединялись ни къ той, ни къ другой сторон. Наконецъ Акулина крикнула на новоладожскихъ бабъ:

— Да вамъ-то какое дло до двки, какъ она себя повела! Какъ хотла, такъ и сдлала. Что такое, въ самомъ дл! Въ батрачки на огородъ поступила, такъ вдь не въ крпостные къ хозяину закабалилась!

— Однако, деньги-то три рубля впередъ взяла, леденцы грызла, чай съ хозяиномъ пила. За что онъ ей три рубля впередъ далъ и угощалъ? Неужто задарма? Какъ-же, дожидайся! Таковскій онъ. А деньги взяла, стало быть и потрафляй хозяину, — стояли на своемъ новоладожскія бабы.

Вскор чай отпили и рабочіе стали уходить изъ избы къ парникамъ. Уходя, мужики дали Арин свои грязныя рубахи и подвертки въ постирушку и просили ихъ приготовить къ завтрашней бан.

По уход рабочихъ, Арина снова поставила самоваръ, нагрла воды, вылила ее въ корыто и принялась стирать рубахи работниковъ, все еще боязливо посматривая на дверь въ ожиданіи прихода хозяина. Ардальонъ Сергевъ вернулся въ избу только подъ вечеръ. Начинало уже смеркаться. Арина, полоскавшая уже начисто въ томъ-же корыт рубахи, пригнулась къ корыту и старалась не смотрть на хозяина. Онъ былъ мраченъ, слъ на лавку и, закуривъ трубку, сказалъ Арин:

— Все еще съ рубахами копаешься! Эка фря лнивая! ну, братъ, такъ на мст не много наслужишь. Здсь въ людяхъ жить, такъ надо работать, а не почесываться. Протопи печь-то скорй, да разогрй щи. Вдь рабочіе покончатъ на огород, такъ придутъ ужинать

Арина засуетилась, вылила воду изъ корыта, развсила выполосканныя рубахи на веревк около печи и принялась топить печь.

— Чего ты дровъ-то валишь зря, толстопятая! Вдь тутъ не варить, а разогрвать хлебово надо. Топи кочерыжками. Для этого и кочерыжекъ прошлогоднихъ надергали! крикнулъ хозяинъ на Арину.

— Да сыры он, кочерыжки-то, не горятъ… робко пробовала оправдаться Арина. — Я давеча утромъ пробовала ихъ жечь, но он не высохли еще.

— Не высохли! У васъ все не высохли. Постараться лнь. Не жалете хозяйскаго добра, черти окаянные! Здсь вдь дрова-то не въ Боровичскомъ узд, здсь они четыре съ полтиной за сажень. Сажень-то дороже тебя самой.

Вообще, обращеніе хозяина съ Ариной рзко измнилось. Рчи были уже совсмъ не т. Впрочемъ, Арину это радовало. Она уже смле пробжала мимо него на огородъ за кочерыжками, вернулась оттуда съ цлой охапкой и стала ихъ валить въ печь. Кочерыжки, однако, только шипли. Хозяинъ сидлъ и смотрлъ въ печь.

— Прикрой печку-то заслонкой… Сдлай поддувальце — вотъ и разгорится тогда настоящимъ образомъ, проговорилъ онъ и прибавилъ:- эхъ, руки-то что крюки неумлыя! Мало должно быть тебя родители за косу таскали. Даже поддувало сдлать не умешь. Загороди топку-то всю заслонкой, да щель и оставь — вотъ теб и поддувало будетъ. Вотъ уродина-то! Ничего не понимаетъ.

Ардальонъ Сергевъ вырвалъ изъ рукъ Арины желзную заслонку и приладилъ ее къ печк, но сырыя кочерыжки горли плохо.

— Нтъ, въ людяхъ такъ жить нельзя. Не того ты фасону, продолжалъ онъ. — За такой фасонъ откуда угодно по шеямъ прогонятъ, даже и не въ безработицу. А я еще тебя, толстопятую, леденцами баловалъ, три рубля далъ. За что, спрашивается, я теб три рубля далъ, коли ты ни на какую работу не годна? Даже печи истопить настоящимъ манеромъ не умешь. Нтъ, не лафа такъ… Давай три рубля обратно — вотъ что… Не желаю я лнтяйкамъ потакать.

Арина вздохнула и отвтила.

— Что-жъ, возьмите, хозяинъ.

— И возьму! Зачмъ-же задарма давать! Почемъ я знаю, можетъ быть завтра-же тебя, неумлую дуру, придется по шеямъ съ огорода спровадить, проговорилъ Ардальонъ Сергевъ.

Арина сняла съ шеи бумажный платокъ, развязала узелокъ, сдланный въ кончик платка, вынула оттуда трехрублевую бумажку и положила ее передъ хозяиномъ на столъ. Хозяинъ досталъ изъ-за голенища бумажникъ изъ синей сахарной бумаги и спряталъ туда трехрублевку.

— Кабы ты для насъ, были-бы и мы для васъ, злобно подмигнулъ онъ Арин. — Я вотъ и паспортъ твой взялъ изъ прописки. Посмотрю завтрашній денекъ, какова ты въ работ на огород будешь, а не ладна — такъ и съ Богомъ по морозцу. Намъ блоручекъ не требуется. Да хорошо еще, что паспортъ-то отдали обратно, а то пропиши тебя на свои деньги, внеси рубль больничный да и корми даромъ, пока рубль тридцать копекъ заживешь.

Помолчавъ съ минуту, онъ спросилъ:

— Леденцы-то вс сожрала, что я теб давеча далъ?

— Да вдь и сами-же вы давеча чай съ ними пили. Нтъ у меня больше леденцовъ.

— Вишь, утроба! Прорва…

— Чего-жъ вы, хозяинъ, лаятесь? Вдь сами-же вы дали.