На заре

Под землей раздался гулкий револьверный выстрел. Два чекиста схватили уполномоченного за ноги, начали тащить из дыры, а тот, в свою очередь, тянул за собой что-то тяжелое и безбожно ругался. Атарбеков нервно теребил пальцами усы, напряженно наблюдал за этой картиной. Наконец чекисты вынули из дыры своего товарища, а тот выволок Губаря, лоб и правая щека которого были в крови. Оказывается, шпион, видя безвыходное положение, решил покончить с собой, хотел застрелиться, но оперуполномоченный случайно толкнул его руку, и пуля лишь сорвала кожу со лба Губаря.

Арестованного вместе с хозяйкой дома отправили в ЧК.

XX

Снег густо запорошил всю Краснодольскую, поля, закубанский обнаженный лес. Солнце выглянуло из-за далекого горизонта, скользнуло косыми лучами по глянцевому снежному покрову земли, рассыпалось на мелкие осколки в казачьих дворах, на улицах и широкой церковной площади, заблестело колючим, режущим светом в ледяном воздухе. Повсюду уже слышался людской гомон, задорный крик ребятишек, идущих в школу; гулко отдавался в звонком пространстве разноголосый лай собак.

Виктор проснулся от говора отца и матери, долетевшего к нему из кухни. Жмурясь, он остановил сонные глаза на узорчатых стеклах окон, в которых играли радужные лучи восходящего солнца, сладко зевнул, взял с тумбочки газету, пробежал глазами заголовки статей. Внимание его привлекла оперативная сводка от 24 ноября. В ней говорилось:

«Севернее Мозыря[808] остатки войск Балаховича[809], преследуемые нашей кавалерией и пехотой, переправились по льду через реку Припять в числе нескольких сот человек и продолжают бегство в северо-западном направлении.

По дополнительным сведениям, за время операций против Петлюры[810] нами захвачено до 12 000 пленных, 3 бронепоезда, 35 орудий, свыше 300 пулеметов и другая большая военная добыча».

Вошел отец, спросил:

— Ну, што там нового пишут?

— Бьют Балаховича и Петлюру, аж дым идет! — улыбнулся Виктор.

В дверь заглянула мать. Вытирая о фартук мокрые руки, она позвала к столу. Виктор надел полугалифе, сапоги, остановился перед зеркалом. Отец окинул его ладную фигуру любовным взглядом, сел за стол, на котором уже дымился завтрак. Умывшись, Виктор занял табуретку против отца. Мать вынесла из боковой комнаты графин с настойкой и три рюмки, поставила на стол.

— Эк, сердешная! — просиял Лаврентий. — Зараз выпьем!

Виктор поднял рюмку.

— Чокаться не будем, — мотнул головой отец. — А то, кажуть, гроши не будут водиться, ежели свой со своим…

Выпили. Виктор крякнул:

— Ого! Аж в пятки достала!

— То она так шибае[811] поперву, — заметил отец, принявшись за жареную картошку с курятиной. — А потом пойдет как по маслу. Супротивления только не треба оказывать. — Он налил по второй рюмке, залпом выпил и, вытерев усы, воскликнул: — Отак турок бьют! Мах!.. и как моль съела.

— Ну… уже расхвастался, — сказала Мироновна.

— Ще и спивать, стара, буду! — Лаврентий осушил третью рюмку, затянул баритоном:

Гуде витер вельмы в поли, реве, лис ламае;
Плаче козак молоденький, долю проклинае.
Гуде витер вельмы в поли, реве, лис ламае;
Козак нудыться, сердешный, що робыть — не знае.[812]

Обветренное, загорелое лицо его скривилось, губы судорожно задрожали, на глазах заблестели слезы, и он уже с трудом добавил:

Козак стогне, бидолаха, сам соби гадае…[813]

— Ну, хватит тебе! — махнула рукой Мироновна. — Чего ото жалю[814] нагоняешь?

Лаврентий вытер слезу на щеке, промолвил скрипуче:

— Выпьем, сынку, ще по одной, чтобы нашему дедуне сырая земля легким пухом была. Выпьем.

Виктор почувствовал, как забилось у него сердце, сжалось от режущей боли. Подняв рюмку, вздохнул печально:

— За дедуню выпью, батя… И вы с нами, маманя… за дедунюшку… Им больше всех пришлось… из-за нас пострадали…

— Все это Гусочка… — заметила мать, с трудом сдерживая рыдания. — Черт остроголовый! Шоб ему на том свете ни дна ни покрышки не было!

На дворе голосисто залаяла Жучка, и в кухню с клубами пара влетел Вьюн. Приложив руку к кубанке, он бойко отрапортовал:

— Товарищ командир, сани по вашему приказанию поданы!

— Как? — Лаврентий взглянул на сына. — Куда это ты вздумал?

— Надо, батя! — уклончиво ответил Виктор.

* * *

Гул церковного колокола плыл над заснеженной станицей, летел в Закубанье, сзывал прихожан к утрене.