На заре

В одной из бесед он выяснил, что гражданка Луценкова Марфа, та самая, что в дни улагаевского десанта на Кубани отняла кольца у Гусочки, хорошо знает местонахождение бело-зеленых. Левицкий познакомился с нею и уговорил повести его и Скорика в банду. Марфа согласилась, но ошибочно повела не к тем, с кем переписывался Левицкий, а совсем к другим.

Вышли они из хутора под вечер, углубились в камыши и лишь ночью оказались в тех местах, где хозяйничали бело-зеленые. На небольшом островке Марфа остановилась, сказала:

— Подождите здесь, покуда я покличу вас.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем издали послышался голос проводницы:

— Идите ко мне.

В густой темноте, хоть глаз выколи, Левицкий и Скорик двинулись наугад. Прошли около сотни шагов. И вдруг очутились лицом к лицу с бандитами. Щелкнули винтовочные затворы, кто-то грубо крикнул басом:

— Стой! Кто такие?

Левицкий, шагавший впереди, остановился на узкой тропке, подумал: «Черт его знает, как отвечать, — „свои“? Но какие же мы „свои“?» И ответил:

— Парламентеры.

— Зачем пришли?

— Хотим с вами начать переговоры.

— Проходи один.

Скорик прошептал со страхом:

— Иди ты, Лаврентий Никифорович.

Левицкий подошел к бандитам. Тьма, казалось, сгустилась еще сильнее.

— Руки вверх! — приказал бас.

Левицкий повиновался.

Последовала команда:

— Обыскать!

Левицкого стали всего ощупывать.

— Сколько вас? — пробасил бандит.

— Двое, — ответил Левицкий.

— Проходи второй!

Скорика тоже обыскали.

— Ведите их! — распорядился бас.

Бандиты окружили Левицкого и Скорика, повели куда-то.

Черная стена камышей, тянувшаяся слева, оборвалась. Впереди проплыло несколько огоньков цигарок, и на фоне темного неба Левицкий разглядел контуры шалаша.

— Стой! Садись! — распорядился бас.

Скорик сел, а Левицкий лег на бок, вздохнул устало:

— Фу-у! Ну и долго вы с нами водились.

К нему подошел вожак в полушубке и папахе, грубо бросил:

— А какого черта сюда перся?

— Тут без черта обошлось, — спокойно ответил Левицкий. — Попросили бандиты — вот мы и пришли.

— Ну-ну, полегче, — угрожающе бросил вожак. — Мы не бандиты. Партизаны! И никто не звал вас сюда.

— Может, вы и не звали, а другие письмо прислали, — сказал Левицкий.

— Какое письмо?

— Насчет переговоров.

Левицкий почувствовал, как дрожит Скорик. Ему и самому было страшно, но, пользуясь наступившей паузой, он сказал неторопливо:

— Да, житуха у вас тут неважнецкая. Летом комаров и пиявок кормите, а зимой — голод и холод терпите. Волкам и то легче живется. Да… факт на лице!

— Что правда, то правда, — отозвался кто-то уныло.

— Ты опять, Мамыч, хнычешь? — обрушился вожак на недовольного мужчину в полушубке. — В Староджерелиевку, к бабе потянуло? Тут ты вольный казак, а там тебя в дугу согнут большевики. Не верь этим брехням. Думаешь, они только вдвоем пришли? Будут нам зубы заговаривать, а тем временем обложат нас красные.

— Напрасно турбуетесь[897], — сказал Левицкий, — Вы ж нас в один момент сничтожите, если мы брешем. Нас двое.

— А ты храбрый, — повысил голос вожак. — Как твоя фамилия? Казак или городовик?

— Левицкий я, — ответил Лаврентий, — Казак станицы Краснодольской. Был там председателем станичного Совета, а теперь меня в Староджерелиевскую перебросили.

— А приятель твой кто?

Скорик начал сбивчиво рассказывать о себе. Голос у него звучал глухо, будто рот был забит ватой.

— Хватит! — оборвал его вожак и обернулся к Левицкому: — Говори ты, казаче. Так и быть, послушаем твои байки про амнистию.

Лаврентий начал было подробно излагать суть воззвания Советской власти к бело-зеленым, но вожак не дал ему высказаться до конца.

— Вот что, парламентеры, — заявил он, — уходите отсюда подобру-поздорову. Никто из нас не пойдет с вами. И больше не суйте носа сюда.

Уже светало, когда бандиты вывели Левицкого и Скорика к Смоленому ерику.

— Ну, катитесь! — крикнул им вслед казачина.

Пройдя с полверсты, Скорик облегченно вздохнул

— Аж не верится, что живы. Все ждал пулю в спину

— Бисова баба, — недовольно вспомнил Левицкий Марфу. — Завела не туда. Тике зря время загубили.

Он ошибался: время не было потеряно зря. Через три дня в Староджерелиевский исполком, к Левицкому, явились с повинной пять человек из банды.

— А кто же это говорил со мной так грубо в плавнях? — спросил у них Левицкий.

— Сам батько Рябоконь, — ответили они.

В те же дни в Гривенскую явился и Загуби-Батько.

XXII

Рябоконь вернулся в свой курень только под утро, всю ночь объезжал дозорные посты в плавнях. Не раздеваясь, он лег на топчан и сразу уснул. Разбудил его сынишка, залезший ему на грудь. Надежда уже собрала на стол завтрак.

Рябоконь повозился немного с сыном, затем вспомнил о газете, лежавшей в кармане. Эту газету передали ему разведчики, возвратясь ночью из Гривенской.

В глаза бросилась заметка под крупным заголовком: «Банд не будет». В ней говорилось: