На заре

Мать лежала без движения. Глаза были широко открыты, на запекшихся губах виднелась желтоватая пена. Андрей схватил ее руку и в потрясении закричал:

— Одарка, маманя померли!

Дарья встрепенулась, застыла у двери с испуганными глазами. Андрей наклонился над телом матери, поцеловал в восковой лоб. Слезы потекли по шершавым щекам, брызнули на покрывало. Закрыв ей лицо платком, он спустился на пол, обратился к жене:

— Хоронить будешь сама. Могилу вырой около бати. Да отслужи панихиду.

Дарья ничего не помнила, что с ней творилось. Андрей прошел в зал, сел у стола. Склонив голову на руки, он просидел около четверти часа.

За окном послышались чьи-то осторожные шаги. Андрей весь превратился в слух. Приглушенный шепот донесся из-за ставни:

— Андрей, ты дома?

Узнав голос Бородули, Андрей бросился к окну.

— Что там?

— Выйди.

Андрей заторопился, сбежал по ступенькам крыльца.

— Сейчас же уходи, — предупредил его Бородуля. — Тебя видел Вьюн и только что донес в ревком. Наш человек подслушал этот разговор. Беги, беги быстрее!

Андрей пробрался к Кубани, сел в лодку и, переплыв на другой берег, скрылся в лесу.

* * *

Игуменья была не в духе. Позвала к себе келейницу. Соня переступила порог и, задержав взгляд на своей повелительнице, низко поклонилась.

— Садись, дитя мое, — пригласила ее игуменья.

Соня села у стола, не спуская с нее глаз.

— Что же ты ничего мне не рассказываешь, дитя мое? — стараясь скрыть свое душевное состояние, нарушила игуменья тишину после продолжительного молчания. — Ты взволнована?

Соня в смущении потупила глаза и, пытаясь погасить на лице признаки тревоги, промолвила с присущей ей покорностью:

— А что я могу знать, матушка?

— Твоя сестра вышла замуж? — проговорила игуменья.

— Да, — вздохнула Соня. — Не хотела Галя выходить за Григория, но батя заставили ее.

— Что ж за причина?

— Не нравился ей.

— Какой у тебя жестокий отец! — покачала головой игуменья.

Соня задумалась, потом вдруг сбивчиво сказала:

— Да, он у нас такой. Говорит, что делает для нас лучше. Хочет, чтобы мы жили в достатке. Бедность ему надоела.

— Верно, — сочувственно произнесла игуменья. — Мир полон чудес. Но… Иисус сказал Пилату, дитя мое: «Царство мое не от мира сего». И ты не горюй, скоро примешь пострижение, тогда тебе легче будет.

— Нет, матушка, — возразила Соня, — мне не придется постригаться.

— Почему? — широко открыла глаза игуменья. — Ведь ты уже рясофорная послушница! Не забывай, что сердце человека обдумывает свой путь, но господь управляет шествием его.

— Сейчас война, — как бы не зная, чем оправдать себя, прошептала Соня голосом, полным тревоги.

— Война? — Игуменья подозрительно поглядела на нее. — Нет, что-то не то… Сознайся по чистой совести, кто внушил тебе эту мысль? — Она смотрела ей в лицо упорным, испытующим взглядом, искала в глазах хоть признак смущения. — Ты очень ошибаешься в своих суждениях. Может быть, и в самом деле ни с кем ты не говорила, однако на тебя что-то подействовало.

— Матушка, это просто слово, — терялась Соня, перебирая дрожащими пальцами складки своего черного платья.

— Нет, дорогая, — перебила ее игуменья. — Слово это душа человека.

— Но это вышло нечаянно, матушка, — умоляюще смотрела Соня на свою начальницу.

— А я и не обвиняю тебя, — с притворным равнодушием сказала игуменья. — Наоборот, ты хорошо поступила, что открылась мне в своей тайне. Я обязана наставить тебя на верный путь.

Она умолкла и продолжала разглядывать келейницу. Соня, казалось, совершенно не замечала этого и с каким-то трепетом глядела на распятие Христа.

— Соня, — впервые назвала игуменья келейницу по имени, — ты обязана, как перед богом, открыть мне свою душу. Я помогу тебе, дитя мое.

Из глаз келейницы брызнули слезы. Она не отрывалась от иконы, но ничего не видела перед собой. Игуменья медленно поднялась и, осторожно положив руку на ее плечо, тепло сказала:

— Говори, говори, милая, что с тобой. Не бойся.

— Матушка, — пролепетала Соня, дрожа всем телом, — простите меня. Я должна вам признаться…

Игуменья села на диванчик.

— Говори, — сказала она, слегка краснея от волнения.

— Знаете, матушка, — откровенно и решительно заявила Соня, чувствуя, как стынут у нее руки и ноги. — Нет у меня веры в монастырь.

— Что ж, — сказала игуменья вкрадчивым голосом. — В этом повинен только сатана.

Соня резко повернула голову и на мгновение выпрямилась. Глаза ее говорили: «Нет! Не сатана, матушка». Игуменья напряженно смотрела ей в лицо. Оно было не таким кротким и смиренным, как раньше. Тянулось гнетущее молчание.

Наконец игуменья велела келейнице постлать постель на диване и ложиться — сама скрылась в дверях темной спальни.

* * *

Загорелась заря, и в окна кельи проникли лиловые полосы, упали на стену кровавыми пятнами. Соня не просыпалась. Игуменья поправила у нее на груди золотой крест, положила руку на лоб. Ровное дыхание было еле заметным. Игуменья села в кресло. Откинувшись на спинку, она не спускала со спящей взгляда. Красивые черные волосы келейницы рассыпались по подушке.

«Что с нею?» — мысленно спрашивала игуменья. Лицо ее вдруг помрачнело, и она проговорила вполголоса: