На заре

— Недаром говорят: гони природу в дверь, она войдет в окно. Хорошо, я предоставлю ей полную свободу.

Соня открыла глаза, взглянула на нее.

— А? Вы что-то сказали, матушка? — спросила она, поспешно вставая.

— Нет, ничего, — ответила игуменья, вышла из кельи и направилась в сад.

Задержавшись около цветочной грядки, она нарвала букет, поднесла к губам. У барьерчика купальни с цементированными берегами долго глядела на живописное озеро, находившееся в нескольких саженях от монастыря…

XVI

Ночь была тихая, глухая, непроглядная. В монастырь приехали Набабов и Матяш. Игуменья осторожно проводила их в башню.

— Ах, господи! — с радостью воскликнула она. — Скорее говорите, что нового?

— О! Новостей у нас полон воз, матушка, — ответил Набабов, садясь в кресло.

Андрей остановился у стола, на котором горело несколько свечей в парных подсвечниках.

— Я вас слушаю, — нетерпеливо прибавила игуменья, — Ну, рассказывайте, с чем приехали?

— Приехали с тем, матушка, — докладывал Набабов густым басом, — что командующий просил вас приступить к подготовке восстания в станице Краснодольской, и не позже первых чисел августа. И когда его войска подойдут к этим местам, вы должны поднять казаков и облегчить ему захват узловой станции Кавказской.

— Когда же Алексей Иванович думает приступить к действиям?

— Это будет зависеть от высадки десантных войск Врангеля на Кубани, — заявил Набабов. — Предполагается, что десант появится в нашей области не раньше августа. К этому времени генерал Хвостиков и приурочивает свои наступательные операции.

— Не позже завтрашнего дня мы должны связаться с Бородулей и начать действовать.

— А что с Куруниным? — поинтересовалась игуменья.

— Бог ведает, какие у него дела, — ответил Набабов.

— Людей у него мало осталось, — заметил Андрей.

— Значит, разгром, — тихо сказала игуменья и подняла взгляд на полковника: — Ну, а вы как добрались тогда до своего места?

— Всяко приходилось, матушка, — проговорил Набабов — Так же, как сейчас достается Курунину. Да и уцелело нас всего девять человек: генерал Хвостиков, полковник Полли, я и еще некоторые казаки.

— Всего? — испугалась игуменья.

— Это еще хорошо, — сказал Набабов. — Могли бы все здесь остаться. — Он вытер пот на лбу, помолчал секунду и продолжал: — А в Преградную мы прибыли только на пятые сутки. Не доведи бог, матушка, так отступать, как пришлось нам.

Игуменья сняла щипцами сгоревший фитиль со свечи и, опускаясь в кресло, простонала:

— О, милостивый господи! Спаси и помилуй нас, грешных!

Набабов вынул часы из внутреннего кармана пиджака, открыл крышку и, гладя на стрелки, промычал:

— Да… уже поздненько. Устали мы с дороги, отдохнуть бы… Сегодня у вас банька топилась?

— Она у нас по субботам всегда топится, — ответила игуменья, вставая.

— Пойдем, Андрей Филимонович, кости попарим, — пригласил Набабов хорунжего.

— Нет, я летом в бане не купаюсь, — отрицательно покачал головой Андрей. — Завтра вечером искупаюсь в Кубани.

— А я уважаю баню, — сказал Набабов, надевая шапку.

— Идите, полковник, там сейчас никого нет, — улыбаясь, сказала игуменья. — Да смотрите, чтобы вас никто во дворе не увидел.

— Я уж как-нибудь постараюсь, матушка, — протянул Набабов, берясь за дверную скобку.

— А жить будете, — указала игуменья в сторону, — в той подвальной комнате, что в пустом корпусе. Вас будет навещать мать Иоанна.

Набабов поблагодарил настоятельницу, пожелал спокойной ночи и с Андреем выбрался из башни.

* * *

Игуменья возвратилась к себе в келью и не успела сесть, как у двери раздались шаги, и тотчас к ней вошла мать Иоанна.

— Что у вас, матушка? — подняла на нее глаза игуменья.

— Да вот… — разводя руками, сказала старуха. Что прикажете делать с монахиней Маврой? Забрюхатила, нечистая душа! Родить скоро будет.

— А вы с нею говорили?

— Говорила, матушка, да толку мало.

— Позовите ее ко мне.

Мать Иоанна поклонилась до полу, вышла из кельи и, спустя некоторое время, вернулась с виновницей. Мавра сильно похудела, вытянулась, на лице появились коричневые пятна, нос заострился, под впалыми глазами образовались синие круги. На ней было просторное неопределенного цвета платье с высоко поднятым передом, черный платок и поношенные чувяки.

— Вы поглядите на ее морду, матушка, — указывая палкой на лицо монахини, со злобой говорила мать Иоанна. — Жабы-то[241] какие, а брюхо! Срам на виду показаться.

Игуменья села в кресло, оперлась на вальки, молча глядела на Мавру, стоявшую в двух шагах от нее с опущенной головой.

— Скажи, — наконец спросила игуменья, — зачем ты давала святой обет перед богом, что будешь вести отрешенную жизнь?

— Да, я давала этот обет, матушка, — с отчаянием заявила Мавра. — Я постригалась… Но…

— И что же ты теперь думаешь? — поспешно перебила ее игуменья.

— Родить буду! — задыхаясь от гнева, бросила Мавра.

Игуменья еще раз смерила ее властным взглядом, подала знак матери Иоанне, чтобы та увела ее. Старуха приказала монахине выйти. Мавра скрылась за дверью.

— Вы за ней присмотрите, — распорядилась игуменья. — Из кельи никуда не выпускайте.

— Слушаюсь, матушка, — покорно склонила голову мать Иоанна.

* * *