После той заутрени Димитрий и Богдан встречались ещё не раз, и всякую встречу, пусть и короткую, говорили они об одном и том же. Не мог Богдан верой и правдой служить Изяславу, не лежало сердце его к князю Киевскому, боялся он, что с таким правителем Киев вскоре станет лёгкой добычей для кочевников или недовольных соседей. Самому же Изяславу, казалось, будто и равно, что про него говорят. Среди дружинников и приближённых его бродило бесчисленное количество слухов и сплетен, говорили и о том, что князь слову своему не верен, что не хочет он Русь от врагов защищать, что Польша, родина жены его, ему ближе. И несмотря на всякие запреты, всё чаще в городе и за его пределами ходили разговоры о том, что хорошо бы самим защищаться, не ждать, пока соблаговолит Киевский о деле своём вспомнить. И Богдан, однажды возвращаясь от него к себе, зашёл в дом золотых дел мастера, чтобы поговорить с Димитрием.
– Неспокойно на границах, люди говорят, – такими словами стольник Киевского поздоровался с ним. – Князь же наш о вооружении и не помышляет.
– А может, то всего лишь слухи? – Димитрий задумчиво сгибал и разгибал по уголкам почти готовое изделие, и под быстрыми, лёгкими движениями пальцев его золотой кружок незаметно приобретал форму какого-то причудливого цветка.
– Да нет, сомнения меня берут, – покачал головою Богдан. – Что, если город захватит кто? Андрей, брат мой, намедни говорил, что князь Полоцкий мог бы встать во главе защитников, да только не на свободе он…
Услышав о Всеславе, Димитрий отложил своё изделие и встал. Глаза его, светлые, голубые, встретились со всегда улыбающимися глазами Богдана. И вроде бы смотрел он на стольника князя Киевского, да только иные мысли его занимали, и взгляд получился как бы сквозь того.
– Поговорить я с ним должен, вот что, – гораздо тише промолвил Димитрий, переводя взгляд куда-то в серую даль и хмуря брови. – Если б я мог с ним свидеться! Да и не только поэтому, – чуть заметная смущённая улыбка тронула тонкие, приоткрытые губы юноши, – он мне как отец родной, я ведь с ним с малолетства самого!..
– Я тебя понимаю, – Богдан улыбнулся в ответ. – Придумаю что-нибудь. Может быть, и удастся вам увидеться.
– А ты почему за него стоишь? – насторожился вдруг Димитрий. Он верил Богдану, но всё-таки слепое доверие могло навредить, и он сам это понимал. – Ты ведь Изяславу крест целовал?
– Ну… – Богдан нахмурился, уставился в окно, скрестил руки на груди. – Понимаешь… Киев хочет власти Всеслава. Люди не верят, что по его вине крамола на земле русской развелась. Да и мне не верится, что Всеслав – такой, каким его князь Киевский выставляет. Чуть ли не зверем каким…
– В нашем уделе он чародеем прослыл, – вспомнил Димитрий.
– Да нет, – буркнул Богдан. – Не похож. Когда б он и впрямь чародей был, ты думаешь, Изяслав бы жил спокойно?
Юноша только пожал плечами в ответ.
Василько
Шли дни, сменяли друг друга, уж и первые ночные заморозки серебряным инеем сковали землю и обнажившиеся ветви деревьев. Работа ювелира была не трудная, но требовала много терпения и усидчивости, и Димитрий научился молчать. Молчать часами, посвятив всё внимание какой-нибудь затейливой золотой или серебряной безделушке – украшению ли девичьему, оберегу ли, раме для домашней иконы чьей-то. Пальцы, ранее совершенно непослушные, деревянные будто, привыкли к мелким деталям, руки ловко управлялись с вырезанием по расплавленному драгоценному металлу, и вскоре уже не стыдно было юноше за работу свою. Минул ему восемнадцатый солнцеворот, но, поставив в церкви свечу за покров, он и вовсе забыл об этом дне. Всё реже вспоминалась ему Светланка, её милые черты, ласковая улыбка, всё меньше рвался он на родину, в далёкий Полоцк. Верно, кабы не встречи с Богданом, случавшиеся изредка в церкви али за стенами города, он бы и не вспоминал более ни о чём. Эти необычные перемены в юноше замечал и Василько, всё больше дней и ночей проводивший на дворе княжеском и домой почти не приходивший. С Димитрием Василько почти не заговаривал, кроме как по какому-либо важному делу, и, казалось бы, забылась междоусобная война князей Киевского и Полоцкого…