На заре земли русской

Не нашёлся Димитрий, что ответить – смешались в глубине души чувства все. И, прислушавшись к себе, он понял, что ничего не чувствует к Василько – ни ненависти, ни чего-то такого, что было бы грехом. Он понимал, что, вероятно, не по своему желанию Василько против него сражался, что будь они знакомы ранее, возможно, и не стояли бы они друг против друга. Рука Василька чуть сжала похолодевшую руку Димитрия, и он ответил на это неожиданное рукопожатие, тряхнув ладонь своего нового знакомого.

Ювелир

Радомир той ночью не сомкнул глаз. Из девичьей Светланка до рассвета слышала его тяжёлые шаги и звон шпор на сапогах. Ненадолго присаживаясь за дубовый стол и окуная перо в чернила, он снова бросал неоконченную мысль, поднимался и ходил из угла в угол, разговаривая с самим собой. В мыслях его было обратиться к Византии, но царьградский правитель мог и отказать в помощи, и неизвестно, как бы обернулось дело. Начатая и брошенная грамота – послание к Константину и близким ко двору церковникам – светилась белизной, подрагивала неровными краями из-за тянущегося от окна сквозняка. Кроме всего прочего не покидала Радомира мысль навязчивая о молодом стольнике князя Всеслава. Конечно, худо то, что скрыли они со Светланкой свои сношения, но если поглядеть на сие дело с иной стороны, то ничего зазорного в этих встречах и разговорах не было. Димитрий – юноша умный, смелый, не побоялся в одиночку в Киев уехать, – настолько предан он князю, и не было секретом то, что про себя Димитрий Всеслава отцом называл. А Светланка, что ж – молодая ещё, красивая да скромная, кого любить, как не её? И постыдился боярин гнева своего, что сорвался намедни с уст его, хотел бы принести извинение своё, да уже некому было. Поразмышляв так и вспомнив о главном деле, что тревожило его уже не первый день, Радомир решил обратиться к церковному служителю Филиппу, бывшему у князя Полоцкого в почёте.

Лишь рассвело, колокола собора Святой Софии пробили к заутрене. Надеясь застать Филиппа на службе, Радомир вышел из дому спозаранку и добрался до храма ранее начала службы. Отец Филипп, невысокого роста, с седыми волосами, ложащимися на плечи и в неизменной чёрной рясе, чуть не волочащейся по полу, шаркал из угла в угол и зажигал свечи, поднося одну к другой. Он не видел Радомира, но слышал, что тот вошёл.

– Здравия тебе, отче, – голос боярина эхом отдался под высокими сводами собора и затих где-то под куполом. – Многие лета, во имя Отца, Сына и Святого духа.

– Аминь! – добродушно отозвался Филипп, медленно подходя к Радомиру и осеняя себя крестным знамением. – И ты, боярин, здравствуй. Что привело тебя? Обыкновенно ты к заутрене не ходишь.

Радомир жестом предложил тому сесть на широкую резную лавку, кем-то заботливо поставленную вдоль стены. С самого дня возвращения старшего дружинника весть о ссоре Изяслава и Всеслава быстро разлетелась по всему уделу, и Филипп знал о случившейся беде.

– Ты знаешь славную Византию, святой отец, – начал Радомир, и голос его, дрогнувший от волнения, казался каким-то надтреснутым. – Дай мне совет мудрый, как быть, обращаться ль к ним, нет?

Филипп сам был родом из стольного Царьграда. Отец его в свои молодые годы заслужил хорошее положение при дворе Константина, в ту пору тоже ещё почти совсем юного правителя, и сам Филипп с детских лет знал свою стезю. Дав необходимые, непреложные обеты, он в осьмнадцать солнцеворотов принял монашество, а спустя ещё время был отправлен на русскую землю со своими братьями по сану и остался в Полоцке. Истинно верующий, отец Филипп недолюбливал кривичей, пожелавших остаться староверцами, и, хотя Всеслава Полоцкого он уважал и любил, отношение к вере всегда было предметом их разногласия. По родине своей Филипп не тосковал – прошло уж столько солнцеворотов, что он почти всё о ней позабыл, и оттого не мог бы дать однозначный ответ на вопрос Радомира.

– На то воля твоя, – ответил он, стараясь вызвать в памяти родную страну. – Как сам ты почитаешь верным, так и делай. Да только не уверен я, что будут они согласны помощь нам оказать. Кто мы такие? Народ северный, всеми забытый, наполовину, почитай, в многобожии оставшийся… А царьградские люди умны и хитры, навряд ли они будут за нас, уж скорее за Киев-град. Молись, боярин, Господь услышит слова твои и направит тебя на путь истинный…

С этими словами отец Филипп поднялся, оправил чёрную рясу и, уж более ничего не добавляя, вернулся к брошенному делу. Люди уже стекались в храм на утреннюю службу, внутренне собор Святой Софии был тускло освещён дрожащими, мутными восковыми свечами. Их густой, тяжёлый запах одурманивающе действовал на Радомира, не по себе ему было в храме, и он тоже поспешно встал.

– Две руки, занятые делом, сотворят гораздо более сотни рук, сложенных в молитве, – довольно резко молвил он, обращаясь не то к отцу Филиппу, не то в никуда. – Прощай, отче, благодарствую за ответ.