На заре земли русской

Скрипнула тяжёлая входная дверь, окованная медью и расписанная позолотой. Радомир коротко поклонился, вышел и исчез в толпе прихожан. Отец Филипп перекрестился и вернулся к своему нехитрому делу. Вот уже совсем скоро должны были раздаться первые глухие удары большого колокола, оповещавшие начало заутрени.

В Киеве служба начиналась на час позднее. От кого-то Димитрий слышал, что, мол, когда в Киеве колокола звенят – в самом Полоцке слышно. Интересное предположение, только вряд ли правда – уж больно далеко… Ещё не привыкший к местным запутанным улочкам и к большому количеству людей, юноша во все глаза разглядывал позолоченные, сверкающие на солнце купола собора Святой Софии Киевской. Несмотря на величие её, резьбу стен и наличников на высоких окнах, белоснежный оттенок кирпича, из которого она была выстроена, полоцкая София нравилась ему более – верно, оттого, что на родине его стояла.

У самых дверей Димитрий, засмотревшись на убранство и кресты собора, случайно столкнулся с одним прихожанином. Вернувшись с небес на землю и взглянув в его лицо, юноша увидел примерно своего сверстника. Молодой, богато одетый киевлянин с необычно яркими рыжими волосами, в которых будто бы запутался лучик солнца, снисходительно смотрел на Димитрия.

– Извини меня, – пробормотал Димитрий, отходя на несколько шагов. Незнакомец улыбнулся по-доброму. Казалось, улыбкой светятся не только его тонкие, бледные губы, но и всё лицо – молодое, загорелое. Глаза, в которых будто бы отражались солнечные блики, были чуть прищурены, и вокруг них собрались почти незаметные лучики морщинок. Молодой человек располагал к себе, и Димитрий, сам того не заметив, улыбнулся в ответ.

– Ты не здешний, так ведь? – спросил киевлянин, в свою очередь, подходя ближе к нему.

– С чего ты решил? – юноша недоумённо приподнял одну бровь.

– Был бы здешний, знал бы дорогу к храму и не плутал. Я от самого княжеского двора за тобою шёл. Богдан меня зовут, я стольник Изяслава.

Димитрий назвал своё имя и крепко пожал руку своему новому знакомому. Следующую фразу Богдана перекрыл неожиданный глухой удар колокола. Едва не подпрыгнув от неожиданности, молодой человек подумал, что такие колокола слышно если не в Полоцке, то в соседних с Киевом уделах – точно. Служба начиналась, и к вратам собора текла настоящая людская река. Схватив Димитрия за руку, Богдан открыл затвор на боковой двери и, втолкнув юношу внутрь, вошёл сам.

– Разве ж можно тут ходить? – шёпотом спросил Димитрий, покосившись на дверь, через которую они вошли.

– По правде говоря – нет, – усмехнулся Богдан. – Но люди не ждут, их очень много.

Живописное внутреннее убранство собора поразило юношу красотой и блеском. Что ни говори, а Киев – всё же столица, всё же самый богатый из всех городов русских. Никакой храм по великолепию своему не мог сравниться с Софией Киевской – и Новгородская, и Полоцкая, конечно, уступали ей.

Внизу, начиная от резных тяжёлых дверей и до самого алтаря собралась толпа верующих киевлян. Откуда-то с колокольни слышался медленно затихающий перезвон, рассыпающийся звонкой мелодией и невидимой, невесомой паутинкой опутывающий церковь. Богдан шёл быстро, миновав многолюдное место, он остановился у отдалённой колонны, пространство вокруг которой было практически не освещено – лишь тусклый, приглушённый свет мягким пятном ложился на пол. Дождавшись, пока Димитрий окажется рядом, Богдан спросил шёпотом:

– Давно ты здесь?

– Да вот уж седмицы две, – так же тихо ответил юноша, пытаясь разглядеть сквозь толпу священника, уже вышедшего на подмостки и начавшего службу. То был высокий, крепкий старик лет пятидесяти, с длинной окладистой бородой, почти прикрывающей резной золотой крест, висящий у того на груди, и печально-строгим лицом, изборождённым морщинами. Одет он был в богатую тёмную рясу, чуть-чуть не касающуюся пола. На отца Филиппа, видеть и слышать которого Димитрий привык чуть ли не каждое утро, этот священник был не похож.

– Так ты уж должен знать про князя полоцкого Всеслава и о приключившемся с ним, – голос Богдана стал настолько тих, что юноша вынужден был подойти к тому очень близко, почти вплотную, чтобы разобрать сказанное.

– Знаю, – вздохнул Димитрий, на секунду опустив взгляд и снова подняв глаза на Богдана. – Я… Он… Близки мы с ним очень. Коли уж по чести, то затем и приехал в Киев-град, чтоб помочь ему. Да только не ведаю, как…

– Тише! – Богдан схватил Димитрия за плечо, быстро оглядываясь и отводя его ещё дальше от колонны. Теперь оба они стояли в почти совершенной темноте, лишь густой аромат тающего воска напоминал о горевших лампадах и свечах.

– Молчи! – повторил Богдан уже спокойнее, но всё же волнение сквозило в тоне его. – Молчи, или мы пропали. Великий князь запрещает говорить о нём, слышать ничего не хочет, уж очень не любит он его. Ты своими речами не только на себя можешь беду навлечь, но и на других, кто с тобою был.

Димитрий притих и до конца службы уж более ни слова не произнёс. Знать, крут нравом Изяслав Ярославич да скрытен очень, раз даже говорить об этом происшествии не позволяет.