На заре земли русской

– Вы клялись защищать Родину! – горячо воскликнул Димитрий, переводя взгляд широко распахнутых голубых глаз то на одного дружинника, то на иного и вцепившись обеими руками в меч так, что пальцы побелели. – Кто, как не вы, просил защиты у князя Всеслава? Кто, как не вы, клялся стоять за землю русскую? Вперёд! За Софию и Русь!

Приглядевшись, Всеслав увидел, как те, кто отходил назад, к лесу, устремились обратно в самый пожар сечи, точно второе дыхание открылось. Это был полк левой руки, но почему вдруг во главе его встал Димитрий? Неужели их командир, Богдан, сложил голову на поле ратном? Думать об этом не хотелось, и Всеслав, отражая удары противника один за другим, в глубине души был горд за своего воспитанника, у которого хватило ума и храбрости поднять за собой смущённых, сомневающихся, смятённых гибелью командира воинов. «За Софию и Русь… – подумал князь, улыбаясь про себя. – А ведь это мои слова!»

Вскоре половецких воинов стало заметно меньше: они отступали, бросали своих убитых и раненых, бежали, поджигая степь, и без того нагретую ласковыми осенними лучами, на своём пути. Тёплый вечер сменился глубокой прохладной ночью, небо совсем потемнело, и на нём, точно на синем шёлке, зажглись золотистые, точно вышитые, звёзды. Всеслав вернулся к своей дружине, ушедшей в спасительную тень леса. Димитрий, раскрасневшийся, в изорванной и испачканной рубахе, бросился к нему навстречу. Князь обнял его, здоровой рукой взъерошил и без того растрёпанные светлые кудри.

– Что с рукой твоей? – спросил юноша, осторожно коснувшись предплечья Всеслава. Тот отстранил его ладонь.

– Да вот… Задело чуть.

Димитрий молчал, закусив губу. Ему явно хотелось добавить что-то ещё, но то ли он не мог сказать, то ли не знал, как.

– Богдан мёртв, – вдруг нарушил он молчание. Взгляд голубых глаз его, обычно улыбающийся или хотя бы спокойно-сосредоточенный, был глубоко печален.

– Я знаю.

Всеслав осенил себя широким крестным знамением, и стольник его сделал то же самое, больше уж ничего не говоря.

Под ветвистым деревом, раскинувшимся едва ли не на большую часть поляны, собрался засадный полк, лесные люди. Вопреки обычному громкому говору, грубому смеху и шуму они стояли молча, обступив кого-то или что-то, что было пред ними. По чьему-то примеру все разом стащили шапки, у кого имелись таковые. Когда Всеслав и Димитрий подошли ближе, ряды разбойников всё так же безмолвно разомкнулись, давая дорогу князю.

– Долетался наш сокол, – угрюмо молвил кто-то, и голос прозвучал звонко и одиноко в стоявшей тишине. – Крылья сложил.

Стёмка лежал на земле, лицо его было прикрыто каким-то обрывком ткани. Одна рука покоилась на груди, и вокруг широкой ладони расползлось тёмное влажное пятно, а другая рука, слегка согнутая, была отведена в сторону, действительно, как будто обломанное крыло. Опустившись подле него на одно колено, Всеслав убрал ткань с его лица. Обыкновенно загорелое, даже смугловатое, оно казалось побледневшим и заострившимся. Щетина покрывала слегка впалые щёки и шею, губы были крепко сжаты, а тёмные глаза, всегда живые, пламенные, были открыты. Казалось, что Стемид заснул с открытыми глазами – если бы его руки не были холодны, как лёд, действительно можно было подумать, что он спит. Всеслав вздохнул и набросил платок на лицо атамана.

– Прощай, Стемид Афанасьич, – прошептал он едва слышно. – Не нашёл ты в этой жизни счастия, так в следующей обрящешь.

– Есть ли она, княже, следующая-то жизнь? – спросил кто-то из разбойников, доселе молчавших.

– Есть, – ответил Полоцкий, не задумываясь ни на мгновение. – Если верить, есть.

Не знал он, верил ли атаман Сокол в жизнь после смерти, нет…

Зима

Первым делом, вернувшись в дом, Андрей встал на колени перед иконами, приложился к светлому лику Божьей матери. Как ни крепился, не сумел он сдержать слёз, забыв о том, что не один он в доме, молился Господу о покойном брате. Стоило ему взглянуть тогда в глаза Богдана, широко распахнутые, но какие-то опустевшие и оттого казавшиеся безмятежными, он не мог сдвинуться с места, будто оцепенев перед ним, и только после долгих уговоров позволил сотнику Афанасию увести себя.

Оля кинулась к нему, обняла, прильнула щекой к груди, размазала слёзы по лицу. Андрей и не пытался её утешать, потому что и сам был не в лучшем состоянии.

– Как же мы теперь? – сестра подняла на брата глаза, покрасневшие от слёз. – Не сохранил Господь…

Андрей ничего не ответил, лишь крепче прижал к себе рыдающую девушку, поглаживая её по рыжим кудряшкам. Лампадка перед иконами угасала, красное стекло насквозь просвечивалось хрупким багряным отблеском свечи.